Подобное решение может показаться странным, но прислушаемся к так называемой «критической теории». Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно — два крупнейших представителя этого направления и европейской философской мысли в целом — публикуют в 1969 году совместную книгу «Диалектика Просвещения», где объясняют это решение.

Просвещение, декларирующее принципы свободы, равенства, братства, говорящее о правах, разуме и человечности, оборачивается драматической жестокостью ХХ века — как такое может быть? По мнению М. Хоркхаймера и Т. Адорно, дело не в ценностях, а в целях. Целью же Просвещения было установление господства над миром — да, посредством разума, науки и т. д., но целью было само это господство.

Ну и дальше включается «негативная диалектика» Тео-дора Адорно: подчиняя себе разум, человек тем самым лишается разума, и мы наблюдаем все эти ужасы ХХ века. Идея Т. Адорно состоит в том, что какую бы рациональную систему мы ни построили, она будет претендовать на универсальность, а это значит, что в итоге пострадают люди.

Таким образом, не важно, как интеллектуалы будут предотвращать прежнее «Просвещение»: действовать против власти как таковой, против морали, против культурных норм и прежних вкусов, деконструкцией, иронией или как-либо ещё… — всё это не имеет уже ни малейшего значения.

Они — постмодернисты, это их сознательный выбор: уничтожить право прежних нарративов на власть.

«Предметом настоящего исследования является состояние знания в современных наиболее развитых обществах, — так Ж.-Ф. Лиотар начинает свою знаменитую работу „Состояние постмодерна”. — Мы решили назвать его „постмодерн”. […]

Упрощая до крайности, мы считаем „постмодерном“ недоверие в отношении метарассказов. Оно является, конечно, результатом прогресса науки; но и прогресс в свою очередь предполагает это недоверие. С выходом из употребления метанарративного механизма легитимации связан, в частности, кризис метафизической философии, а также кризис зависящей от неё университетской институции.

Нарративная функция теряет свои функторы: великого героя, великие опасности, великие кругосветные плавания и великую цель. Она распыляется в облака языковых нарративных, а также денотативных, прескриптивных, дескриптивных и тому подобных частиц, каждая из которых несёт в себе прагматическую валентность sui generis. Каждый из нас живёт на пересечениях траекторий многих этих частиц».

Итак, Ж.-Ф. Лиотар определяет постмодерн как кризис метанарративов, «больших проектов» Просвещения: «диалектика Духа, герменевтика смысла, эмансипация разумного субъекта или трудящегося, рост богатства и тому подобное» — всё должно быть уничтожено.

Метанарративы, по мнению Ж.-Ф. Лиотара:

• легитимизируют государство, политический строй, законы, моральные нормы, соответствующий образ мысли и социальные институты;

• порождают микронарративы «обыденной жизни», «повседневного опыта», «коллективов» и т. д. и т. п.;

• создают «социальную морфологию» — своего рода тело общества, на которое и набрасываются механизмы управления.

Интеллектуалам претит добропорядочный средний класс с его мещанскими запросами, бытовым благополучием и чванливым самодовольством. В 1970 году Жан Бодрийяр публикует своего рода манифест, систематически, педантично обличающий «общество потребления».

«Большинство французов должны были дождаться мая 1968 года, чтобы узнать, что они живут в „обществе потребления”, — пишет Ж. Бодрийяр в предисловии к своей книге. — Американцы узнали это на двенадцать лет раньше, но аналитика социологов вроде Дж. К. Гэлбрейта информировала в конечном счёте только элиту, и потребовались некоторые политические события — в особенности война во Вьетнаме, — для того чтобы начался более широкий пересмотр ситуации, выросло её понимание или, во всяком случае, возникли душевные сомнения. […]

Линия демаркации проходит в другом месте: именно носители информации — массмедиа, как сегодня любят выражаться, прочерчивают эту линию. В тот момент, когда они сами становятся привилегированными объектами потребления, в момент, когда рекламное послание впитывается с наслаждением и в первую очередь, происходит вступление в социально-экономическую организацию, отличную от той, которая существовала до середины XX века. Обществом потребления является то, где не только есть предметы и товары, которые желают купить, но где само потребление потреблено в форме мифа.

Трудно отрицать, что речь здесь идёт об опасном превращении социального метаболизма, несколько похожем на то, чем является рак для живых организмов: о чудовищном разрастании бесполезных тканей. Но будь то миф или реальность, позиции и поведение нас, „людей Запада”, вот уже в течение нескольких лет так глубоко отмечены эрой супермаркета, торгового комплекса и рекламного образа…».

Жан Бодрийяр объясняет и то, как это случилось, почему мы оказались в такой ситуации. Он создаёт своего рода генеалогию этого «потребления».

Всё начинается с возникновения технической системы производства, которая отличается от традиционной (от той, что была естественна и органична человеку аграрной эпохи). Далее система производства создаёт «капитал», который сам по себе становится «рационализированной производительной силой» и «системой рационального обращения» — индустриальная эпоха переживает расцвет.

Капитал обезличивает человека — он превращает его в безликую «наёмную рабочую силу». По сути, это уже не люди, а некая абстрактная, систематизированная функция. Человек отчуждается не просто от результатов труда, но и просто от продуктов своего труда. Теперь эти продукты производит не человек, а бизнес, компании и т. д.

Таким образом, человек индустриальной эпохи переходит в некое пространство информационных симулякров. И наступает заключительный этап, когда система производства начинает создавать потребности потребителей, более того — целую «систему потребностей»[81], которая замыкает контур сформированной на предыдущих этапах системы производства.

Профессор Санкт-Петербургского университета, крупнейший российский специалист по французской философии ХХ века Александр Владимирович Дьяков пишет в своей книге «Жан Бодрийяр. Стратегии „радикального мышления”»:

«Потребление требует новой системы моральных размышлений, которые не имеют ничего общего с „царством свободы”. Эта новая моральная парадигма должна научить людей быть счастливыми и выработать у них рефлексы счастья. Изобилие двусмысленно: во-первых, оно переживается как эйфорический миф о счастье „по ту сторону морали и истории”, а во-вторых, претерпевается как процесс вынужденной адаптации к новым формам коллективного принуждения. Изобилие, таким образом, представляет собой систему принуждения нового типа. […]

Общество потребления, говорит он (Жан Бодрийяр. — А. К.), является своим собственным мифом. Само потребление — это миф, то есть рассказ современного общества о себе самом. Единственная объективная реальность потребления — это идея потребления, приобретшая значение здравого смысла. Общество мыслит себя как общество потребления, поскольку оно потреб-ляет себя в качестве общества потребления».

При таком, очевидно пессимистичном, взгляде на результаты модерна, Просвещения, индустриальной эпохи можно, наверное, понять желание интеллектуалов разрушить остов, на котором зиждется современность.

Остов, о котором идёт речь, это те самые метанарративы, которые, к сожалению для философов-революционеров, достаточно непротиворечиво описывают реальность — социальную, историческую, политическую и любую другую, создавая тем самым пространство, в котором симулякры, порождаемые информационным обществом, оказываются неуязвимы.

Революционеры, даже если они не говорят об этом прямо, требуют от общества, по сути, моральной трансформации — они зовут его назад, в мир гутенберговской книги, в мир, где ещё был «жив