— Да, разумеется… но есть нюансы, — уклончиво заметил я. — Поэтому я хотел бы, чтобы ты начала писать ее немедленно, а я проверил бы и откорректировал текст. Ты не возражаешь?

— Как скажешь, милый, — весело отозвалась Марта. Она с готовностью уселась перед столом, положив перед собой чистый лист бумаги и выжидающе посмотрела на меня. Она напоминала прилежную ученицу, держащую экзамен перед строгим, но любимым учителем.

Марта старательно заполнила аккуратным почерком лист. Я прочитал текст и сказал:

— Во — первых, надо было написать по — немецки… Впрочем, уже есть некоторые замечания. Так… не надо писать, что твой отец был офицером НКВД. Напиши, что он был простым сотрудником уголовного розыска, и отметь в скобках (криминальная полиция), и что погиб он в схватке с уголовными преступниками. Дальше… Особо подчеркни, что ты вступила в пионерскую организацию и комсомол только для того, чтобы родителей не уволили со службы и не отправили в лагерь. Понятно? Ну, и что не ты, ни твои родители никогда не разделяли коммунистической идеологии. Это важно!

Марта добросовестно исправила текст. Я перечитал и поставил визу. А что дальше? Дальше — Вахман. Что совсем не обнадеживает.

Я знал, что Вахман — явление странное и неприятное. Однако при всем своем скепсисе я и представить не мог, сколько хлопот сможет мне доставить мой начальник штаба.

Я передал Вахману автобиографию Марты.

— Надеюсь, теперь в вашем распоряжении полный комплект необходимых документов? — осведомился я у Вахмана.

— Да, штандартенфюрер, — подтвердил Вахман и счел необходимым добавить:

— Извините, штандартенфюрер, но не я придумал всю эту систему.

Никаких извинений от Вахмана я не ожидал, и если он этой неожиданной фразой хотел разрядить неловкость ситуации, то достиг прямо противоположного эффекта: я немедленно погрузился в размышления относительно мотивов извинений Вахмана и пришел к выводу, что он что — то затевает и пытался успокоить мои подозрения. А на самом деле каждый факт биографии Марты будет им тщательно рассмотрен под микроскопом и использован против меня. Ведь гораздо надежнее покончить со мной, не пытаясь выстрелить мне в спину в окружении преданных мне бойцов, а отправив в Дахау на основании служебного расследования и судебного приговора.

* * *

Мои опасения относительно возможного расследования в отношении меня превратились в убеждение после того, как я был внезапно вызван в штаб Баха. Внезапный вызов к начальству всегда таит в себе скрытую угрозу, но в данном случае причина вызова превзошла мои худшие опасения: я был вызван не по инициативе Баха, а по требованию члена суда СС оберфюрера Шарфе, внезапно прибывшего в Минск из Берлина.

Шарфе, — мрачный плешивый бывший блондин со странно блестящими ярко — голубыми глазами, придававшими его облику некую инфернальность, — сразу спросил меня:

— Вы пытались решить личный конфликт с СС-гауптштурмфюрером Гилле в соответствии с кодексом чести СС и личными приказами рейхсфюрера?

— Проблема в том, господин оберфюрер, что у меня с гауптштурмфюрером Гилле не было личного конфликта, — ответил я. — Соответственно, и не было основания для вызова Гилле на дуэль, что вы, видимо, и имели в виду, господин оберфюрер, — в соответствии с приказом рейхсфюрера от 19 ноября 1935 года.

— Я знаю, что вы обвинили Гилле в попустительстве совершению его подчиненными деяний, несовместимыми с понятиями чести СС, — нетерпеливо уточнил Шарфе. — Но можете ли вы подтвердить под присягой, что исходной точкой конфликта не являлась личная неприязнь? Хочу вас предупредить, штандартенфюрер: если под присягой вы подтвердите отсутствие личной неприязни, то любой факт, свидетельствующий о противоположном, будет положен на чашу весов правосудия без малейших колебаний, невзирая на ваш безупречный и достойный служить примером послужной список.

— Я это понимаю, господин оберфюрер, — решительно заявил я.

— Хорошо, — удовлетворенно подытожил Шарфе. Он явно проверял твердость моей позиции и, не найдя во мне слабины, перевел меня из разряда интриганов в разряд идеалистов — правдоборцев. Поэтому он сменил тон и перешел от холодно — начальственной к корпоративнодоверительной интонации.

— Садитесь, Герлиак. Можете курить.

Шарфе сделал паузу, дав мне возможность усесться в кресло напротив него и закурить.

— Я постоянно занимаюсь расследованием подобных дел и, прежде всего, стремлюсь выявить следы интриганства, желания выдвинуться по службе за счет своих товарищей по СС. Если я нахожу факты, подтверждающие это, то я оказываюсь беспощаден. Виновного в таком случае ждет либо расстрел по приговору суда, либо предоставляется возможность смыть свой позор при помощи пистолета с одним патроном. В вашем конфликте с Гилле я не нашел ни малейших следов интриганства: вы не получили бы никакого продвижения по службе в случае осуждения Гилле. Скорее всего, мелкий конфликт разросся до разбираемого судом дела только потому, что у вас с Гилле разные непосредственные начальники: Гилле выполняет приказы полицайфюрера «Остланда» и командира айнзатцгруппы «А», а вы — полицайфюрера «Руссланд — Митте». Каждый начальник встал на сторону своего подчиненного, и в результате мы имеем… то, что имеем. Да, я проверил и перепроверил сообщенные вами факты, сопоставил их с показаниями Гилле и свидетелей инцидента. И вот что я скажу…

Шарфе сделал паузу, пристально глядя на меня.

— Если рассматривать действия зондеркоманды Гилле с точки зрения формальной законности, то вы абсолютно правы. Вы правы, Герлиак. Но есть нюансы, которые вы должны понимать… Ведь вы сами выполняли задания в составе айнзатцгрупп и понимаете всю специфику тех, прямо скажем, не очень приятных задач, которые приходилось решать айнзатцгруппам. Естественно, что в процессе решения такого рода вопросов возникают сложные, зачастую неоднозначно трактуемые ситуации. Поэтому я предлагаю вам, Герлиак, еще раз подумать над занимаемой вами позицией. Скажу сразу: с точки зрения формальной логики она безупречна. Но… можете ли вы, положа руку на сердце, уверенно утверждать, что завтра вдруг не окажетесь в такой ситуации, в которой оказался Гилле? И что вас СС-штандартенфюрера с безупречным послужным списком, командира боевого подразделения, удостоенного высоких наград, придется отдать под суд?

— Все может быть в этой жизни, господин оберфюрер, — твердо ответил я. — Я сражался под Демянском в ситуации, когда ежеминутно был готов к смерти. А недавно я вернулся с задания, после которого мне обледеневшие окопы Демянска показались бы отдыхом. Я готов к любому повороту судьбы и любому вашему решению.

— Оставьте риторику нашим пропагандистам, Герлиак, — с досадой проговорил Шарфе. — Никто не повергает сомнению как ваши заслуги, так и вашу решимость пожертвовать жизнью во имя фюрера и рейха. Но речь идет вовсе не об этом! Речь идет о том, что в случае с Гилле я лично усматриваю не умышленное преступление, а недостаточный контроль за подразделением. Что само по себе является не преступлением, а проступком; ну, а с учетом специфики и обстоятельств выполняемых Гилле задач тянет не больше, чем на выговор. Более того, Гилле в беседе со мной заявил, что счел себя в результате ваших действий оскорбленным и на основании приказа СС-рейхсфюрера о защите чести и достоинства члена СС, который вы только что упомянули, попросил меня найти ему секунданта в звании не ниже СС-штандартенфюрера, чтобы тот мог передать вам вызов на дуэль в том случае, если он, Гилле, не будет отдан под суд СС. Скажу сразу: пока оснований для отдачи Гилле под суд СС я не усматриваю. Полагаю, что его недостаточное руководство личным составом во время проведения акции заслуживает самого строго взыскания, но со стороны его непосредственного начальства. И не более того!