За харчи да цацки эти бабы сами себя заживо в гроб и кладут.

Но при чем тут она?

Все эти годы, за исключением тех двух, когда она вынашивала и кормила Катюшу, Галина работала не меньше мужа.

Секс раз в неделю, да такой, что и вспомнить не о чем, на собраниях в школе – всегда одна, бессонные ночи у кроватки дочери – всегда ее, за жратвой – почти всегда ей, готовить-убирать – тоже.

Неужели так дорого стоил этот треклятый статус?!

Писулька в паспорте.

Возможность приходить в гости с надменным павлином и уходить только тогда, когда этого захочет он.

И все эти годы работать регулировщиком между Родиком и матерью с бабкой.

Не нравился он им никогда…

Зато всегда ой как нравилось, что благодаря Родику ей удалось сразу после института закрепиться бухгалтером на хлебном месте, а потом, следом за ним, перетащиться в еще более хлебное…

Только на хрена для этого высшее экономическое получать?

Эх…

Нет, секс – это не техника, секс – это магия.

Опустошив голову от тревожных мыслей и наполнив тело новой энергией, секс помог Галине почистить и освежить сознание.

Вернувшись в Москву, она уже четко понимала, что ей делать и как жить дальше.

Снилась Кармен.

Ее образ постоянно растекался, принимая все новые очертания.

Вот что-то напомнило Аньку, но тут же в чертах и силуэте проявилась Ларка Калинина и, подрожав под тревожным светом софитов, образ наконец обрел определенность, превратившись в высокую молодую женщину.

Правильные, тонкие, не особо запоминающиеся черты – замечательно для модели, такое лицо подходит для любого стиля и фасона, надевай что хочешь – хоть цветастый сарафан до пят.

Передвигаясь маленькими шажочками по сцене, женщина склонялась так, как если бы собирала цветы на лугу. Но вскоре утомилась и села на вытертый до черноты деревянный пол. Развела руками, покрутила запястьями и принялась обнимать невидимых детишек. Но вдруг всколыхнулась и вытащила из-за спины холщовый мешок.

Из мешка к ней полезли десятки женских рук: холеные, с нежной, тонкой кожей бездельниц, сморщенные, в россыпи пигментных пятен, и совсем еще детские, руки в огромных перстнях и в мозолях, и даже в порезах с запекшейся кровью. Пальцы, словно птичьи клювы, переплетались между собой, и вдруг, в шуме голосов, раздававшихся откуда-то из глубины, отчетливо послышалось: «Должна, должна, ты нам должна…»

Женщина закричала.

И тут Варвара Сергеевна ее узнала – это была Галина, жена убитого танцора.

Самоварова проснулась.

В ушах все еще стоял тот страшный крик.

Со двора, в приоткрытое окно, в комнату отчетливо долетал чей-то разговор.

– Да не ори ты, успокойся! В конце концов, я-то здесь при чем? Зачем на меня весь этот негатив выливать?

– Говорю тебе, она пьет!

– Может, и правда заболел человек…

– Да нет, у нее такой голос был, ну точно – с бодуна.

– Ну и подстригись в другом месте, Наталья Петровна, что за проблема?

– Да нет… Хорошо она, сучка, стрижет. И волосы после нее живые, послушные.

С кухни тянуло жареными оладушками.

Варваре Сергеевне было прекрасно слышно, как тесто шлепалось из половника в кипящее масло.

Кто-то из соседей смотрел популярный сериал с Машковым и потрясающе красивой музыкой.

Вот оно что!

На глаза набежали слезы…

Вчера врач вытащил из левого уха «елочную игрушку», а говоря медицинским языком – пробил пробку, с которой она, как оказалось, жила долгие годы.

Сегодня была суббота.

И у Валеры сын дома, и у нее с Анькой могут возникнуть проблемы.

Варвара Сергеевна подскочила к двери и, все еще не веря в случившееся с ней маленькое чудо, села на пол и сгребла в охапку кошек:

– Это что же я… Полжизни, выходит, нормально не слышала? Это как же, а? – слезы катились по щекам.

Капа лизнула хозяйкину руку и тут же вырвалась, умчалась в коридор и принялась яростно вылизываться, словно стирая ее прикосновение, а Пресли терся мордочкой, стараясь дотянуться до лица и терпеливо ожидая, пока хозяйка успокоится.

– Отложим сенсацию до понедельника… Зачем по телефону? Терпеть не могу эсэмэски! А в понедельник у него выходной. Вот уж он, должно быть, удивится! А так, это что же получается… У нас полстраны, что ли, глухих?

Пресли, явно согласившись с ней, наконец вырвался из объятий и побежал следом за Капой.

* * *

– Смотри! – Валерий Павлович разомкнул ладонь.

В ней трепыхалась бабочка.

– Бог мой, Валера! Она же могла задохнуться!

– Ну что ты… Я очень аккуратно держал.

– Симпатичная какая…

– Да… Ух ты, ну-ка стой!

Крылья бабочки были раскрашены необычайно – на первый взгляд они казались темными, как южная ночь, но после того, как бабочку освободили и она взлетела, ее быстро хлопающие крылышки демонстрировали, будто в калейдоскопе, все новые и новые цвета: здесь был и красный, и лимонный, и даже изумрудный.

Насекомое отчаянно металось по стенам тесного коридорчика.

– Давай ее с балкона выпустим?

– Да, но неплохо бы для начала ее поймать!

– Варя, принеси табуретку!

Минут десять, а то и более, Варвара Сергеевна и Валерий Павлович гонялись за напуганной бабочкой.

Во время этой беготни на них падали шарфы и шапки с верхних полок старенького шкафчика, кряхтела и возмущалась, наблюдая за ними с потолка, трехрогая люстра.

Но вот цель была достигнута, и бабочка, прижатая к потолку, оказалась под сеткой дуршлага.

– Варя, найди в шкафу на кухне какую-нибудь банку! – закричал Валерий Павлович, застывший на табуретке.

В процессе судорожного перемещения бабочки из дуршлага в банку, он только чудом не упал, и если бы не Самоварова, мигом среагировавшая и крепко вцепившаяся в его худощавый торс, дело о поимке насекомого могло бы закончиться в кабинете травматолога.

Вот за этим занятием и застал их сын Валерия Павловича, неожиданно вернувшийся домой.

Раскрасневшаяся Варвара Сергеевна моментально сконфузилась.

– Я ненадолго, – сказал сын.

– Я тоже, – ни к кому конкретно не обращаясь, бросила Самоварова, отирая пот со лба.

– Варя, прекрати, иди работай! Ты же собиралась…