– Галь, оставь ее в покое, кино у нее там какое-то, – тут же встряла мать.

Дочь все же вернулась и грубо сдернула тарелку со стола. На пол упала вилка и со звоном ударилась о плитку. Лицо Галины исказила судорога.

– Катюша, иди, я подниму, иди, моя золотая! – закудахтала мать.

Бабка, все это время иронично улыбавшаяся, снова промолчала. Сегодня она была в изумрудах: серьги и кулон в россыпи потускневших, но настоящих бриллиантов. Этот гарнитур достался ей в наследство от матери. Жаль, кольцо отсутствовало: либо потеряно, либо продано в тяжелые времена.

Катюша ушла.

– Ну чего? Рассказывай!

Мать полезла в сумку за сигаретами. Приоткрыла балконную дверь, проверила – несколько секций в лоджии были настежь отворены.

– Не курите в доме!

– Галь, ну что же это такое?! Возьми себя в руки в конце концов! Всегда курили, когда Катюшки нет, а сейчас что?

Наталья Маратовна уверенно щелкнула зажигалкой.

Галина испепелила ее взглядом:

– Я не курю и вы не курите!

Бабуля пожала плечами и усмехнулась:

– Не беда. Пойдем на лестницу.

Галина схватилась за чайник.

– Мы так понимаем, разговора у нас не получится, – подытожила за себя и за бабку мать.

– Смотря о чем, – обронила Галина, все еще продолжая изображать бурную деятельность.

Чашки и блюдца, позвякивая, плясали по столу, им вторили раздраженные до предела десертные ложки.

– Ба, а что за торт ты купила?

– Так посмотри, он в холодильнике. – Бабка с невозмутимым видом сунула ноги в старые плюшевые тапки и достала из сумки пачку крепких сигарет. – А я на лестницу!

– Галь, ну что ты устраиваешь? Я понимаю, тебе сейчас тяжело… Но не надо на нас-то срываться! Прицепилась к ерунде! И мы, и Родик, и все твои подружки всегда здесь курили, по крайней мере, на лоджии! А сейчас пожилой человек будет вынужден стоять на лестнице, позориться…

– Курить бросайте и не позорьтесь!

Галина принялась резать торт. Безе под ее руками крошилось, кремовые розочки оплывали, завалившись набок.

Мать быстро затушила сигарету и попыталась отобрать у нее нож:

– Дай-ка лучше я!

Галина готова была разрыдаться. Она грубо отпихнула мать.

– Ну все! Так больше продолжаться не может! Я всегда тебе говорила, что Родя твой – козел и придурок!

– Да при чем тут Родя?! – выкрикнула Галина.

– При всем! Свалил к какой-то шюхе, и слава богу! За последние годы ты должна была ко всему привыкнуть и наконец понять, что он из себя представляет! Катюшу только жалко… – плаксивым тоном прибавила Наталья Маратовна.

– Мам, это что здесь, театр?! И долго ты репетировала свой выход?!

– Ты просто невыносима! Чему тут еще удивляться? Сложно себе представить, что этот урод успел сотворить с твоей психикой!

– Мам, это не пьеса, это моя жизнь! На которую тебе, кстати, было всегда плевать!

– Браво.

Бабуля стояла в дверях и вяло хлопала в ладоши.

– Все, бабка, поехали отсюда! Хотели помочь, поддержать, а она как собака на нас бросается! Иди уже, собирайся!

– А я останусь.

– Зачем?

– Здесь еще внучка моя, вообще-то…

– Как угодно! Только потом не жалуйся, что ты здесь никому не нужна.

Входная дверь с надрывом хлопнула.

* * *

В понедельник Мигель объявился.

Переступив порог клуба, Галина решила идти к себе в кабинет через зал. Утренняя репетиция к тому времени должна была начаться.

Мигель, завидев со сцены проходившую мимо Галину, как ни в чем не бывало помахал ей рукой.

Многие из находившихся на сцене танцоров знали, что они уже несколько раз занимались здесь сальсой, но уверенным жестом руки, который он сопроводил еще и радостным возгласом, Мигель словно обозначил присутствующим истинную степень их близости.

Два противоречивых чувства завозились в Галине: надежда и гордость.

И когда Мигель, вполне предсказуемо, вскоре постучался к ней в кабинет, на сцену сначала вышла гордость.

– Я занята! – отрезала она.

– Галь, я могу зайти?

Но он уже зашел и даже прикрыл за собой дверь.

Галина лениво потянулась и встала из-за стола. Всем своим видом демонстрируя, что делает огромное одолжение, она нехотя направилась в его сторону.

Биение сердца выдавало ее с головой.

Она чувствовала, как с каждым шагом навстречу зона ее безопасности расплывается под ногами, и тогда с ходу взяла повышенный тон:

– Чем обязана?

– Галя… Когда мы продолжим занятия? Сегодня? Пойдем сейчас? – проигнорировав ее воинственный вид, зачастил вопросами Мигель.

– Нет. Я занята. Я работаю.

Он быстро подскочил и заключил ее в свои объятия. Она обмякла, задрожала, а изнутри, из плена, словно отчаянно рвалось наружу какое-то существо: крылатое, свободное, с единственным минусом – у существа не было разума.

– Галя, – Мигель подергал за ручку и удостоверился, что дверь заперта, – иди сюда, милая…

Разомкнулись жадные губы, настойчивые и нежные руки сжали ее в кольцо, запахло кофе, табаком, кремом после бритья и еще, совсем чуть-чуть, – его убогой квартиркой.

Сопротивляться существу не было смысла, и она нырнула вместе с ним в самый центр надвигавшейся на них энергии.

Конечно, она знала, что потом, совсем скоро, будет об этом жалеть…

И вовсе не потому, что в обход ее моральных принципов это случится на работе (здесь-то она уже успела поторжествовать над своим бывшим мужем), а потому, что такой оглушительный, случайный секс лишал ее возможности по-настоящему расслабиться… И душ она принимала только в восемь утра, и из коридора постоянно доносились чьи-то осторожные шаги…

Но эту минуту энергия Мигеля была гораздо сильнее ее томительных, истинных желаний.

Успев про себя отметить, что это – огромное исключение из правил, она позволила ему забрать у нее существенно больше, чем он мог ей дать при других обстоятельствах.

Прибежав домой, Самоварова первым делом посрывала с себя надушенную Анькиной «Шанелью» одежду и облачилась в халат.

Платье, сумочка и туфли попрятались обратно в шкаф.

К приходу дочери, прибывшей в город на последней, опасной электричке (хорошо хоть вокзал в пятнадцати минутах ходьбы от дома), она успела накормить разобиженных кошек и, устроив на кухонном столе небольшой бардачок – вроде как засиделась перед телевизором в ожидании дочери, – включила этот поганый ящик.