походило на настоящее, взаправдашнее волшебство, что размышлять о механизмах выполнения фокуса не хотелось вовсе. Антипатия к Рафаилу Смиту, возникшая в её душе в первые же секунды знакомства, нехотя уступила место уважению.

После главного номера иллюзионист продемонстрировал ещё пару чудес. Сначала на сцене, повинуясь лёгким пассам его смуглых рук, из ничем не примечательного глиняного горшка с землёй показался зелёный росток, на глазах превращающийся в маленькое лимонное деревце. Публика, затаив дыхание, следила за тем, как под «Весеннюю песню» Мендельсона, которую нежно наигрывал оркестр, на тонких ветвях распускаются белоснежные цветы. Цветение длилось недолго – уже через минуту в густой зелёной листве появились мелкие жёлтые плоды, которые, к нескрываемому восторгу публики, были преподнесены нескольким счастливцам из числа тех, кто сидел на самых дорогих местах.

Чуть позже Рафаил Смит спустился в зал и с помощью подзорной трубы, которую подала ему мисс Бекхайм, превращал носовые платки и шпильки дам в бумажные цветы и яркие пуговицы; картонки со спичками, протянутые ему джентльменами – в превосходные сигары, а лакричные тянучки, взятые из липких детских ладошек, в новенькие сверкающие шиллинги. Последний фокус вызвал на галёрке настоящий ажиотаж: «Эй, мистер, а вот у меня яблоко! Только раз и откусил! Возьмёте яблоко за два шиллинга, мистер?!» – надрывались мальчишки под хохот зрителей.

Когда Рафаил Смит и мисс Бекхайм удалились и реквизит иллюзиониста унесли, на сцене появилась большая узкая коробка – точная копия тех, в которых универсальные магазины продают дорогих фарфоровых кукол с надменными личиками. Свет в зале вновь погасили, музыканты заиграли нежную лирическую мелодию. Откуда-то сверху на сцену начали падать снежинки – подсвеченная софитами разноцветная фольга медленно кружилась, и, когда коробка открылась и из неё вышла напудренная до белизны Имоджен Прайс в розовом пышном платье, в зале раздались одобрительные выкрики.

Номер был незамысловат, как и слова детской песенки, но Имоджен пела и танцевала с большим артистизмом. Оливия впервые видела избранницу брата на сцене и не могла не признать её незаурядного дарования. Партнёром Имоджен выступал гигантский, почти с неё ростом, плюшевый медведь, который под её руководством исполнял уморительнейшие па, отчего в зале то и дело вспыхивал смех.

Номер завершился под громкие аплодисменты, но гвоздь программы, как возбуждённо шепнула Эффи, был впереди.

Пока Имоджен переодевалась, на сцену выкатили высокий деревянный помост с двумя лестницами по бокам и штурвалом посередине. У Оливии быстрее забилось сердце, когда она вспомнила, что именно он стал невольным виновником гибели несчастной Люсиль Бирнбаум, но Эффи, заметив её замешательство, истолковала его по-своему:

– Да Господь с вами, мисс Адамсон! – в тоне девушки слышалась снисходительность профессионала. – Имоджен – будто кошка. Она и во сне сможет отработать номер, не уронив и волоска!

Оливия, как и зрители, убедилась в правдивости слов Эффи. Под оглушительную бравурную музыку на сцену выбежала Имоджен в матросском костюмчике и фуражке с козырьком и тут же вихрем взлетела по ступенькам. Партнёром её выступал Эдди Пирс, синхронно повторявший её движения, и вместе они станцевали на узком помосте такой зажигательный степ под попурри из популярных мелодий, что публика не жалела ладоней, порой заглушая оркестр. Но и это было ещё не всё.

На сцену спустили ярко-красный лакированный биплан – он угрожающе раскачивался в воздухе не меньше чем в десяти футах над полом, пока его не закрепили невидимыми тросами. Однако и после этого поверхность узких крыльев оставалась весьма неустойчивой, и Оливия поймала себя на том, что её ладони крепко стиснуты, а сердце бьётся так часто, что шум отдаётся в ушах.

Понемногу снижая темп, оркестр плавно перешёл к мелодии «Держите домашний огонь горящим», и артисты, мгновенно сменив фуражки на шлемы лётчиков, невесомо перепорхнули с помоста на крылья биплана и, мгновенно установив равновесие, заняли каждый своё крыло и принялись танцевать так, словно бы и не было под ними пустоты, словно узкие дощечки под их ногами были устойчивее самой тверди земной. Из-под шлема Имоджен Прайс выбивались светлые локоны, а её лицо выражало такой заразительный восторг и счастье, что маленькая девочка где-то в зале ревниво выкрикнула: «Я тоже так хочу! Мама, я тоже, тоже!»

Это не было трюком, это было одно сплошное мастерство и неисчерпаемая любовь к публике в каждом движении, в каждой улыбке, адресованной зрителям. Бросив взгляд на Эффи, Оливия заметила, что глаза её блестят от избытка чувств – ладонью здоровой руки, не закованной в гипс, она отбивала на коленке ритм и тихонько подпевала вместе со всем залом: «…нет худа без добра, и сквозь тёмные тучи засияет солнце, выверни тёмное облако наизнанку, пока наши мальчики не вернутся домой…»

Оливия выглянула из ложи – многие зрители стояли, аплодируя и смахивая с глаз слезы, ведь вряд ли в зале нашёлся хотя бы десяток семей, где не проводили бы на Великую войну сына, мужа, отца или близкого родственника. Твидовые леди побросали свои блокноты и присоединились к аплодисментам.

На сцену вышли остальные «Лицедеи Адамсона». Взявшись за руки, они низко склонились перед зрителями, выпрямились и так и остались стоять, не разжимая ладоней и держа спины очень прямыми, а танцоры над ними продолжали свой неистовый танец, и оркестр всё играл и играл одну и ту же мелодию, и аплодисменты не смолкали до тех пор, пока на сцену не опустился алый плюшевый занавес, и в зале не зажёгся яркий свет.

* * *

Стараниями горничной Элис и хозяйки миссис Сиверли, спустившейся ей на помощь, в столовой пансиона на Камберуэлл-Гроув накрыли поздний ужин.

К рисовому пудингу с патокой (из тех, что подают в сиротских приютах, дабы взрастить в воспитанниках смирение перед лицом жизненных невзгод и прочие унылые добродетели) никто из артистов не притронулся, и он медленно оплывал на блюде, теряя форму и покрываясь неаппетитной плёнкой. Жидкий картофельный суп тоже популярности у постояльцев не снискал, и миссис Сиверли, заметив это, поджала бескровные губы и осуждающе покачала головой, прикидывая, сумеет ли кухарка из остатков несъеденного ужина соорудить что-либо удобоваримое для завтрашнего обеда.

В столовой, чьи окна выходили на северную сторону, из-под плохо пригнанных рам сквозил ледяной воздух. Все кутались, во что могли, и время от времени с тоской поглядывали на пустой камин.

– Этот кошмарный холод нас всех угробит, – громко заявила Эффи Крамбл, не заботясь о том, слышит ли её хозяйка. Съев пару ложек супа, она решительно отставила тарелку и придвинула ближе к себе блюдо с золотистыми сардинами и ветчиной, которые по просьбе Филиппа прислали из лавочки, что за углом. –