и изголовьях низких кресел маскировали вышитые накидки. На широкой каминной полке, вперемешку с керамическими фигурками, не имевшими никакой ценности, стояли два кувшина из лоустофтского фарфора (один из них когда-то давно был разбит сыном миссис Сиверли, а после неумело склеен), на крышке рояля, задвинутого в угол – множество фотографий в потускневших серебряных рамках. С них на вошедших в гостиную смотрели бравые военные в форме двух последних войн и суровые неулыбчивые дамы, все как одна напоминавшие миссис Сиверли (у которой было множество и родных, и двоюродных сестёр, внешностью пошедших в прапрабабку, чьим первым мужем, согласно семейным преданиям, был палач, казнивший Карла I).

Фотографии и дагерротипы были скрупулёзно поделены на две части: слева стояли изображения усопших родственников, справа – здравствующих. К немалому сожалению миссис Сиверли, правая часть семейного архива была представлена крайне скудно, потому как большинство членов её некогда обширной семьи к этому времени уже покинули юдоль земных печалей.

Среди фотографий и дагерротипов, стоявших по левую сторону, были изображения и обоих супругов миссис Сиверли, и пяти её тётушек, и четырёх сестёр, и малолетней дочери, умершей от младенческой лихорадки. О том, что всех этих людей уже не волнуют мирские печали и соблазны, говорили чёрные креповые розетки, прикреплённые к уголкам серебряных рамок.

Единственная просторная комната в пансионе тоже не избежала участи остальных и была декорирована в соответствии со вкусом и финансовыми возможностями хозяйки. Всюду, на всех свободных поверхностях громоздились вручную раскрашенные вазочки из дешёвого фаянса, и в них стояли пыльные цветы на длинных проволочных стеблях, с лепестками, скрученными из обрезков замшевой бумаги, в какую заворачивают рождественские подарки. Подушки, потерявшие за долгие годы преданной службы манящую пухлость, обрели второе дыхание и обзавелись яркими лоскутными чехлами. Кое-какие из лоскутков в прошлой жизни явно были подкладкой пальто или нижней юбкой, но миссис Сиверли уповала на то, что далеко не все люди проявляют внимание к деталям. В гостиной, изначально обставленной пусть и старомодным, но весьма уютным традиционным образом, как и в комнатах постояльцев, на ум приходили сравнения с кукольным домом, который мог бы принадлежать хозяйственной, но не отличавшейся тонким вкусом девочке.

Чай сервировали на низком столике, который придвинули к дивану, и миссис Сиверли принялась разливать его в разнокалиберные чашки, неодобрительно посматривая на то, как Рафаил Смит счищает ножом маргарин с квадратного тоста.

– Собачья погода. Как подумаешь, что впереди ещё месяцы и месяцы холодов и стужи… – пробормотал он, бросив испачканный нож на блюдце и обхватив вечно зябнувшими ладонями чашку с горячим чаем.

– В собачью погоду собаке нужен новый нос! – игриво заметила Имоджен Прайс и переглянулась с Эффи.

Оливия не поняла шутки, но по тому, какой выразительный взгляд послал Филипп заговорщически улыбающимся девушкам, заключила, что речь шла о чём-то недозволенном в стенах пансиона.

Сидя в углу, Арчибальд Баррингтон рокочущим басом вольно цитировал Святое Писание:

– …И светила, говорю вам, сойдут с небес. И вскипят океаны, и взметнутся небывалые пожарища, и твердь земную поглотят бурлящие воды. Конец света близок, леди и джентльмены, и нам остаётся лишь покорно наблюдать за угасанием эпохи, не ропща и напоследок воздав должное земным радостям.

В конце этой тирады он подмигнул Эффи и Имоджен, которые сидели на диване, тесно прижавшись друг к другу и о чём-то перешёптываясь, а после обратился к Лавинии Бекхайм, стоявшей так близко к камину, что её лицо сравнялось цветом с нарумяненными щеками:

– Мисс Бекхайм, не согласитесь ли вы аккомпанировать мне за роялем? Полагаю, мы должны как следует поприветствовать нашу гостью, нового члена труппы «Лицедеи Адамсона»! – и он отсалютовал в сторону Оливии чашкой, наполненной чаем.

Лавиния с сожалением покинула укромный уголок, где наконец смогла согреться, и её место тотчас заняла горничная Элис, не собиравшаяся мёрзнуть в кухне после того, как немалыми усилиями натаскала из погреба уголь и развела огонь в камине. Красноречивый взгляд миссис Сиверли она предпочла не заметить.

С первых тактов мелодии артисты принялись дружно отбивать ритм ладонями, и, когда Арчи, приосанившись, вынул из кармана монокль и зажал его между бровью и щекой, обретя поразительное сходство с бульдогом Битти из детского иллюстрированного журнала, все разразились одобрительным хохотом. «Когда пойду тропой тенистой, шагая к милой на постой…», – начал он мечтательно, простирая руку вперёд, точно перед ним лежала зелёная, согретая солнцем долина с плывущими над ней облаками. «То загодя пришлю письмо ей, чтобы отбыть успел другой!» – хором закончили остальные, и Арчи с шуточной укоризной продолжил: «То не забуду поклониться холмистой местности родной».

Дальше последовали куплеты совсем уж фривольного толка и, чем больше артисты веселились, тем более кислое выражение лица становилось у миссис Сиверли. Она смягчилась только тогда, когда Лавиния с Арчи очень мило спели на два голоса рождественский гимн, а потом Эффи с Имоджен, сбегав по какой-то неочевидной надобности наверх, вернулись изрядно повеселевшие и, нацепив накладные бороды из войлока и взяв в руки по кочерге заместо тростей, представили абсурдный разговор двух почтенных, но совершенно глухих джентльменов, один из которых обсуждал бракосочетание старшей дочери, а другой хвалился приобретением для своих конюшен породистого жеребца с отличной родословной.

В комнате стало совсем тепло, все раскраснелись и выглядели оживлёнными и довольными жизнью. В чугунном камине багрянцем вспыхивали угли, насыпанные щедрой рукой, и отблески огня скользили по медному козырьку и старомодной решётке. Элис наводила суету, оправдывая собственное присутствие в гостиной – подливала в чашки чай, переставляла с места на место блюдца, бойко вмешивалась в разговоры. Рафаил с Филиппом, деловито поглядывая на Оливию, обсуждали реквизит для нового номера с её участием, Арчи беззастенчиво флиртовал с Лавинией, отчего та заливалась краской и то и дело поправляла пышную затейливую причёску.

Эффи, Имоджен и даже застенчивая Марджори Кингсли взяли в оборот Оливию и принялись посвящать её в тонкости работы на сцене, пока Эдди Пирс и Джонни Кёртис, почти неузнаваемые без своих шляп и щёгольских тросточек, с согласия хозяйки сворачивали ковёр, чтобы освободить место для танцев.

Атмосфера была до того непринуждённой, что даже Элис, стянув через голову передник и оставшись в сером саржевом платье с кокетливым пояском, принялась, краснея от смущения и опасливо поглядывая на хозяйку, разучивать движения нового модного танца, от которого была в восторге вся лондонская молодёжь. Миссис Сиверли, конечно, ни в коем случае не одобрила бы такое неподобающее поведение, но, во-первых, она сидела спиной к происходящему, а во-вторых, была увлечена беседой с Мамашей Бенни, чьи карты сулили ей родственную встречу и неожиданную дальнюю