— Не думай, что я ревную, — усмехнулась она. — Лучшее доказательство тому то, что я с тобой осталась. Впрочем, я верю тебе. Я слишком ленива, чтобы утруждать себя сомнениями. Мне просто хотелось продемонстрировать тебе свои способности детектива и свою интуицию.

Она коснулась кончиками пальцев его губ и добавила:

— Люблю тебя за все, даже за то, что столь незначительное вторжение в твою личную жизнь ты не умеешь мне простить.

Он хотел что-то сказать, но она предчувствовала неприятные слова и закрыла ему рот рукой.

— Нет, не говори. Я боюсь, что у меня сегодня плохой день. Услышать новую серию оскорбительных выражений было бы уж слишком. На сегодня достаточно… Видишь ли, если бы не это, то у тебя не было бы повода чувствовать ко мне неприязнь.

В молчании сильно и нежно он привлек ее к себе, точно хотел этим жестом заверить, что неприязнь уже исчезла и ему хочется забыть обо всем, что их на несколько минут разделило.

Ей не хотелось, чтобы он провожал ее. Несмотря на поздний час, улицы центра города не угрожали опасностью, а кроме того, ей пришла в голову мысль, что он уже провожал ту, другую.

На часах в столовой пробило три, когда она вернулась домой. В комнате Щедроня еще горел свет. Работал. На этот раз она не заглянула к нему. Возвращение ее в это время вызывало бы язвительные подозрения, он готов был бы потребовать компенсацию за понесенное оскорбление, а этого, единственно этого она бы не перенесла: слишком большого труда стоило убедить Марьяна, чтобы рисковать сейчас и поколебать эту веру.

К тому же она чувствовала себя глубоко оскорбленной по отношению к Щедроню: он ведь такой грубиян, который может избивать и мучить ее. Правда, он этого не делает, но может.

Она быстро прошла к себе, закрыла дверь на ключ и начала раздеваться.

— Вы допустили ошибку, — начал Минз, небрежным движением указывая Анне стул. — Я получил сегодня еще две жалобы. Семья Ропчицких требует деньги за экскурсию, так как вернулась отдельно и за свой счет.

— С точки зрения закона… — начала Анна.

— В коммерции нет такой точки зрения, если идет речь о клиенте, — грубо прервал ее Минз. — Ропчицкий — председатель Союза землевладельцев в Куйявах, у него широкие связи. И нужно не только вернуть ему эти деньги, но я вынужден буду лично извиниться перед ним. Вы понимаете? Собственно, три дня назад не кто иной, как вы, убеждали меня здесь, что формалистика права годится только для государственных учреждений. Речь шла тогда о случае, когда прозевали оформление коллективной визы на транзит через Чехословакию. А сейчас вы рассуждаете здесь о правах.

Он сопел все громче и говорил все более грубым басом, что было бесспорным указанием на то, что он едва сдерживает раздражение. Анна боялась его в такие минуты, однако не могла покорно принять всю вину на себя.

— Тогда было совсем иное, — буркнула она.

— Конечно, — он стукнул толстым пальцем по столу. — Не об этом речь. Экскурсия в Венецию принесла нам такие потери в общественном мнении, что я даже не знаю, когда мы сможем загладить это. Я предупреждал вас о том, чтобы вы не доверяли руководство экскурсией человеку, который совершенно не ориентируется в этих вопросах.

— Он весьма интеллигентен, пан директор, и, кроме того, вряд ли в Польше есть кто-нибудь, кто бы лучше знал Венецию и вообще всю Италию.

— Я говорил вам уже тогда, — нахмурил брови Минз, — здесь нужны были не интеллигентность и знания, а ловкость, ориентация, энергия и знакомство с такого типа путешествиями. Это неслыханно! Заставлять людей ночевать на вокзале, запихнуть их в такие автобусы…

— Изменили расписание движения…

— Для этого существует экскурсовод, чтобы все заранее изучить!.. Где вообще вы его раскопали?!

Анна побледнела и сжала губы:

— Пан директор, вы выражаете свое недовольство такими словами, что… извините меня…

— Я не хотел, черт возьми, вас обидеть, — спохватился Минз.

— Я нигде его не раскапывала. Три месяца назад он претендовал как раз на то место, которое вы отдали мне. И поскольку он находится сейчас в весьма затруднительном материальном положении…

— Мы не благотворительное заведение. Вам придется запомнить это. Не благотворительное, не клубное или там… будуарное. Здесь не имеет значения, что кто-то бедный или богатый, пристойный, симпатичный, играет в бридж или на флейте! Это совершенно безразлично!

— Но ведь вы сами, пан директор, рекомендовали подбирать экскурсоводов из числа общительных и симпатичных, — заметила она с триумфом.

— Но это не главное, и мне очень… хм… жаль, что вы как руководитель такого ответственного отдела этого не заметили.

Сердце Анны забилось сильнее. «Ага, — подумала она, — вот о чем речь. Привязался к экскурсии в Венецию и к Дзевановскому, чтобы освободить меня…»

Она испугалась этой мысли. Отставка, потеря должности сейчас была бы полной катастрофой. Нужно было защищаться, следовало любой ценой остаться. И, осознав это, она все же не могла удержаться, чтобы не стать в защиту своей амбиции, хотя хорошо знала, что тем самым может повредить себе еще больше.

— Если я даже совершила ошибку, то пан директор сделал ее тоже, доверив столь ответственную должность такой несоответствующей особе, как я.

Она выпалила это на одном дыхании, не глядя на директора. Минз аж подскочил в кресле.

— Что вы говорите?..

— Я говорю, что, вероятно, не подхожу для этой должности. Люди, приглашающие несоответствующих подчиненных, не годятся на руководящие роли.

Она украдкой взглянула на Минза. Его широкое лицо с высоко поднятыми бровями и открытым ртом выражало крайнее изумление. Анна уже не сомневалась, что выйдет из кабинета освобожденной от должности. Поэтому нужно было бороться до конца. Она уже хотела заявить, что за восемьсот злотых и так много работает, когда Минз сказал:

— Видите ли, из того, что я услышал от вас, мне следует сделать далеко идущие выводы… Хм… Если я не сделаю этого, то лишь потому, что я в некоторой степени снисходителен… Хм… Меня удивляет только одно: вы не отдаете себе отчета, что совершили ошибку! Вы совсем не чувствуете, что должны нести за то, что выполняете, полную ответственность. Если бы вы обладали большим чувством ответственности, то не рисковали бы добрым именем фирмы для личного удовольствия помочь хотя бы даже самому симпатичному для себя человеку. И более того скажу вам: ни один мужчина не поступил бы так. Если я принял вас, то это стечение обстоятельств… Хм… Во всяком случае, ни ваша красота, ни обаяние… Хм… хотя трудно отрицать их существование… Я провел эксперимент, и он не удался… Хм…

Анна чувствовала, что еще минута, и она не сможет сдержать слез.

— Я могу освободить… — сказала она дрожащим голосом.