– Ах, добрый вечер, – говорит она приветливо. – Невы ли мне звонили насчет помады? Прошу вас пройти и снять шляпку. Мне нужноваши волосы посмотреть.

Она принимает у меня шляпку, кладет на подзеркальник иизвиняется за отсутствие горничной: оказывается, та отпросилась на имениныплемянницы.

– Пройдемте в кабинет, там светлее. Хозяина тоже нет дома,они с женой летом на даче живут, в Подвязье.

У меня мгновенно в памяти словно вспыхивает огонечексигнальный при этом слове. Именно в Подвязье сошел с поезда человек, оставившийв тамбуре страшный груз – расчлененное тело неизвестного.

– И давно ли они на даче? – спрашиваю я тем легкимтоном, которым люди говорят, когда желают поддержать незначащий, ни к чему необязывающий разговор.

– Да уж больше месяца, – так же безразлично отвечаетm-lle Вильбушевич, отворяя передо мной дверь небольшого кабинета, в которомявно никто давненько не работал, в слишком уж образцовом порядке лежат туткакие-то бумаги, книги, слишком остро зачинены карандаши. А на пресс-папье невидно ни пятнышка чернил. Правду сказала m-lle Вильбушевич, хозяева отсутствуютдавно, поэтому я прогоняю подальше мелькнувшее подозрение. Кстати сказать,десятки людей ежедневно приезжают в Подвязье и покидают его, так что, ежели ястану делать стойку, словно какой-нибудь охотничий пойнтер, при одном лишьупоминании этой станции…

– Присядьте вот здесь, у окошка, – велит мне m-lleВильбушевич и, чуть касаясь моей головы, принимается рассматривать мои волосы.Я же неприметно разглядываю ее.

Между прочим, Вильбушевич – яркая брюнетка. Причемобкрученные вокруг головы тяжелые косы ее из тех, какие называютсяиссиня-черными. Ни намека на рыжину! Видимо, она не пользуется тем товаром,который сама же распространяет. Почему? Только ли потому, что не хочет портитьпрекрасный оттенок своих волос? Или есть другие причины?

– Ну что ж, – говорит в эту минуту m-lleВильбушевич, – кажется, я понимаю, отчего вам захотелось обратиться ко мнеза помадой.

Да неужели понимает?!

– Волосы у вас тонкие, пышные и красивые, но, очевидно, ихнемало выдирается гребнем при расчесывании? Вы хотите укрепить их корневуюсистему? Репейное масло, которое входит в состав помады Анны Чилляг, поможетвам сделать это, – вещает она с такими интонациями, словно читает назубокрекламный проспект. – Кроме того, у ваших волос, конечно, очень милыйтемно-русый цвет, но он несколько пресноват, не правда ли? Уникальная помадаАнны Чилляг придаст им яркий, живой, насыщенный оттенок, который сделает васпоистине неотразимой.

На мой взгляд, эта особа излишне фамильярна. Ну что ж, этоготребует род ее деятельности. Я еще не видела ненавязчивых и нефамильярныхкоммивояжеров! Впрочем, мой род деятельности тоже кое-чего требует…

– Да, я знавала одну женщину, которую ваша помада сделаладействительно неотразимой, – изрекаю с самым простодушным видом. –Некая Наталья Самойлова – не помните такую? Она-то вас мне и рекомендовала.

Гребень, которым m-lle Вильбушевич разбирала мои волосы«очень милого, но несколько пресноватого темно-русого цвета», выпадает у нее изрук. Так, так… кажется, горячо! M-lle Вильбушевич явно потрясена. Неужели яугадала?.. Неужели интуиция – моя всеми презираемая женская интуиция –оказалась вернее холодной логичности Смольникова – знаменитой «хольмсовской»логичности?!

Я уже вижу картину своего триумфа… однако не успеваюнасладиться ее созерцанием. M-lle Вильбушевич торопливо крестится и смотрит наменя с откровенным ужасом:

– Мадам Самойлова?! Не сестрица ли господина Лешковского,учителя гимназии? Я буквально несколько дней назад узнала о том, что бедняжкатрагически погибла!

Вот это да… Вот это, употребляя лексикон Павлы, плюха!Кажется, налицо как раз тот случай, когда охотник угодил в расставленную имсамим ловушку! Не зря говорят умные люди, что мир чертовски тесен! И что мнетеперь делать? Могу я знать об участи Самойловой? Ну да, наверное. Если ужкакая-то продавщица помад в курсе ее гибели, то я, как знакомая Самойловой,просто обязана знать о ее смерти!

Эти мысли промелькнули в моей голове, без преувеличениясказать, с быстротой молнии.

Моментально придаю своему лицу самое что ни на есть траурноевыражение и бормочу:

– Да, да. Бедная Наталья Юрьевна! Мы не были знакомы слишкомкоротко, однако я всегда восхищалась прекрасным цветом ее волос, вот она иоткрыла мне тайну вашей помады…

Ох и фарисейка я – вернее, та особа, которую изображаю! Хотьбы для приличия выждала время после гибели знакомой! Нет же, ринуласьнемедленно за пресловутой помадой!

Такое ощущение, что m-lle Вильбушевич приходит в голову таже мысль. Ей явно неприятно на меня смотреть, однако интересы ее торговлитребуют своего.

– Ну что же, – говорит она сдержанно, – непожелаете ли теперь взглянуть на образец помады?

Разумеется, я желаю. Вильбушевич вынимает из карманакрошечную стеклянную баночку, в каких обыкновенно держат румяна для губ,открывает и подает мне.

– Возьмите на кончик пальца, поднесите к носу, понюхайте,потом разотрите по ладони – и вы увидите, что средство мгновенно проникает вкожу, питая ее…

Исполняю все, что мне предписано. Четверть часа назад я быпоостереглась, однако после того, как Вильбушевич подтвердила, что Самойловапользовалась ее услугами, бояться стало нечего. Уж конечно, она не признала быэтого знакомства, окажись знаменитое средство Анны Чилляг опасно длячеловеческой жизни!

Итак, что же это за средство? Я, конечно, не великий химик,однако ощущение у меня такое: в этой помаде смешаны репейное масло, хна иванильный порошок, причем этот последний – в подавляющем количестве. Я ничегоне имею против запаха ванилина, однако с утра до ночи благоухать, словнокондитерская лавка, – слуга покорный! Впрочем, может статься, после того,как средство впитается в волосы, запах исчезает?

А впрочем, мне-то что? Я ни в коем случае не намеренапортить свои волосы. Мне они вполне по нраву, а если кто-то находит их слишкомтонкими и пышными – ну что ж, это его печаль. Но, разумеется, сообщать этоm-lle Вильбушевич я не стану.

– А вы хорошо знали Наталью Юрьевну? – спрашиваю как бымежду делом.