То есть помню, конечно. Лето, бревенчатый дом и всегда распахнутые настежь окна. Одно окно выходит в огород, а два других — в тупичок. И там большая поляна, высокая трава, а в траве с утра до позднего вечера стрекочут кузнечики. Воздух звенит, и весь бабушкин дом полон этим стрекотом.

Вот и всё, что я помню.

Сегодня пришло письмо от бабушки. Мама вернулась с работы и вытащила его из почтового ящика.

— Какая радость, — сказала мама, дочитав письмо до конца. — Бабушке наконец-то поставили телефон! Теперь мы сможем с ней разговаривать. Звоним немедленно?

— Конечно, — согласился я.

Мама набрала длинный номер и сунула трубку мне.

— Давай, ты первый!

В трубке раздались длинные гудки, а затем я услышал незнакомый пожилой голос.

— Ну, говори! — подтолкнула меня мама.

— Бабушка… — начал я и вдруг понял, что не знаю, о чём говорить.

— Кто это?.. — спросила трубка. — Кто говорит?..

— Скажи, что ты бабушку любишь!.. Что мы её часто вспоминаем!.. Что ждём в гости!.. — настойчивым шёпотом стала подсказывать мама. — Говори же, не молчи!

А я вдруг вспомнил цветущую поляну под бабушкиным окном и высокую траву.

— Бабушка, — сказал я, — а кузнечики у тебя стрекочут?

— Кузнечики? — я услышал, как дрогнул голос моей бабушки. — Да, сейчас я распахну окно…

Прошло всего несколько мгновений, и я услышал, как весь бабушкин дом наполнился волшебным стрекотом неутомимых кузнечиков.

— Послушай, сын, ты будешь разговаривать?! — затормошила меня мама. — Время идёт! Скажи бабушке, что целуешь её!.. Я тоже скажу несколько слов… после тебя!

Я молча протянул маме трубку. Мама покачала головой, прижала трубку к уху… и замерла. А потом я увидел, как в глазах у неё заблестели слезинки.

Стемнело.

Налив себе чашку крепкого чаю, Владимир Борисович Куликов, инженер в отпуске и в данный момент — единственный обитатель квартиры, потушил в комнате свет и осторожно, чтобы не расплескать любимый напиток, протиснулся на балкон.

Тёплый летний воздух быстро густел. Почти неподвижный, с наступлением темноты он, наверное, достиг бы плотности, почти различимой на ощупь, — что-то вроде мелкого-мелкого песка. Хочешь — переступи одной ногой через перильце балкона, толкнись другой — а дальше уже плыви, неторопливо подгребая руками. Плыви, пока сил хватит.

Где-то далеко коротко гукнул поезд. Так далеко, что даже перестука колёс не было слышно. Куликов сделал глоток, поставил чашку на маленький столик. Он был уверен, что и сегодня увидит тот загадочный крошечный мерцающий огонёк.

Если выбраться на балкон инженера Куликова днём и глазеть по сторонам, даже человеку с воображением не удастся разглядеть чего-либо хоть мало-мальски замечательного: насколько хватает взгляда, раскинулось огромное картофельное поле, расчерченное едва заметными узенькими межами, — осталось поле от тех времен, когда люди здесь жили ещё не в шестнадцати- и двенадцатиэтажных домах, а в маленьких деревянных избах, а то и в бараках. Через годик-другой поле застроят.

Ночью не видно серовато-зелёных чахлых кустов и кажется, что ровная и гладкая, таинственно-пустынная равнина только и дожидается смелого человека, который не оглядываясь зашагает к чёрному лесу.

Огонёк вдруг мигнул на том же самом месте, что и вчера!

Мигнул, исчез… затем появился снова, слабый и мерцающий. И больше не исчезал!

Подождав для верности минут пять, инженер накинул куртку и вышел из дому.

Зачем он пошёл туда? Кого хотел встретить?

Идти по полю было неудобно, ноги то и дело проваливались в разрыхлённую землю, ботинки цеплялись за ботву. Чтобы не потерять направление, Куликов несколько раз оборачивался: новый микрорайон надёжной глыбой стоял на месте, сверкая редкими огнями окон.

— Эй, кто идёт? — вдруг услышал он впереди испуганный голос. Странное дело: голос, кажется, принадлежал ребёнку.

— Это я, — как можно спокойнее отозвался Куликов.

И в следующий момент с каким-то разочарованным удивлением понял, что дошёл.

Ещё шаг — и небо впереди тускло засветилось жёлто-малиновым светом, сразу стало как будто ниже, словно съёжилось вокруг Куликова.

Это был самый обыкновенный костёр. Костёр в неглубокой лощинке, ничейной и не засаженной картошкой, — почти до середины лета в ней стояла вода, а кто же сажает картошку, «чтоб пропала», в воду?!

— Подходите ближе, дяденька, садитесь, — произнёс тот же дрожащий голосок.

Только тут Куликов разглядел троих мальчишек. Они сидели спиной к нему и теперь разом повернулись, вглядываясь в темноту. Один совсем малыш — наверное, и в школу-то не ходит. Двое других постарше.

— Спасибо, — сказал Куликов и, подойдя к костру, стал искать, куда бы присесть.

— Картошки хотите? Печёной? — спросил самый маленький из мальчишек; он даже улыбнулся вдруг, и голосок его больше не дрожал. — Только у нас её мало…

— Ящики? — кивнул Куликов на костёр. — От овощного натаскали?

— Так поломанные же, негодные! — беспечно махнул рукой малыш.

Двое других пристально наблюдали за Куликовым.

— Картошку-то здесь же накопали? — неопределённо помотал головой инженер. Он хотел спросить это безразличным голосом — ему-то какое дело, где они взяли картошку, — но получилось, словно они попались, а он их допрашивает.

— Тут же не наше поле! — без охоты, но и без страха подал наконец голос один из старших. — Из дому принесли.

— Ясно, — Куликов подбросил в костёр сломанную дощечку от тарного ящика. — А чего вы теперь не в постели? Поздно ведь.

— Каникулы у нас! — весело сверкнул глазёнками малыш.

«Всё-таки школьник…» — почему-то с облегчением подумал Куликов.

— Картошку будете? — снова спросил мальчишка.

— Пожалуй…

К ногам Куликова выкатилась чёрная картофелина, и, хотя есть не хотелось, он принялся очищать её, перебрасывая с ладони на ладонь.

— Вкусная? — улыбнулся мальчуган. — А знаете, какая картошка на Проксиме Центавра?

— Где? — не сразу понял Куликов.

Один из старших неожиданно пихнул малыша локтем в бок так, что тот громко ойкнул.

— Ты это… перестань! — грозно нахмурился Владимир Борисович.