В голове то и дело всплывала кровавая спина Лизаветы с выкорчеванным позвонком. Так что же в нем такого загадочного, что его название сначала записали на бумажке, потом, когда Петр нырнул за борт вслед за Жоркой, ее выкрали из кармана. И теперь наяву – реально, осязаемо – вырвали с корнем часть позвоночника. Вернее – вырезали.

Петр почему-то не сомневался, что в этом сатанинском обряде наверняка поучаствовал нож Жоры Рябухина. После чего он был вложен в руки ничего не помнящей Эллы.

Стоп! Он отлично помнил, что ммс с изображением супруги пришло к нему на телефон, когда они стояли с Лизаветой на палубе! Хмельницкая была еще жива, а кровавый нож уже был в руках его супруги! Нестыковочка, однако! Любая экспертиза установит время смерти с точностью до получаса. Но чья тогда кровь была на ноже Рябухина? Может, просто томатный кетчуп?

Что получается? Спектакль начался несколько раньше обычного? В том, что это своего рода спектакль и премьера планировалась задолго до начала вечера встречи выпускников, Петр теперь не сомневался.

Вопрос: кто планировался на роль зрителя? Премьера редко проходит без накладок, не обошлось без них и на «Хирурге Бекетове». Жертва была еще жива, а ее кровь уже капала с ножа.

Что это дает следствию? Только то, что Эллу никто изначально не планировал на роль убийцы. Так, ночной антураж, отвлекающий маневр.

Вспомнив слова Рябухина, адресованные Элле, Петр испытал досаду: Жорка тоже что-то скрывает! Знает и скрывает. То, что видел ночью. Планирует все рассказать следователям?

Неужели Элла и патологоанатом присутствовали при убийстве? И никак не помешали этому! Возможно, не могли помешать? Может, потому Рябухин и казнит себя за то, что не смог вмешаться. На его глазах его же ножом убили женщину, вырезали из спины позвонок, а он оставался всего лишь зрителем. Как теперь с этим жить?

А если убийца – Рябухин? Убийца поневоле, скажем так. Если его каким-то неведомым способом заставили подметать и драить, то запросто могли запрограммировать и на убийство.

Петр не заметил, как опустела каюта, Элла куда-то отлучилась вместе со всеми. Навалилась страшная сонливость. Он понял, что, если не вздремнет хотя бы полчаса – просто сойдет с ума.

Едва голова коснулась подушки – он провалился в сон. Вернее, не в сон, а в затяжной прыжок. Парашют почему-то не раскрывался. Внизу простирался лес, а его все куда-то несло, ветер свистел в ушах.

Он дергал за кольцо, кувыркался в воздухе, перед глазами мелькало то небо с луной, то лесные массивы. Наконец что-то с хлопком распустилось вверху, резко дернув его за подмышки. Вскоре по лицу начала хлестать хвоя.

Петр ухватился за толстую ветку, раздался треск, в нос ударил запах смолы. Он повис на стропах между деревьями, долго расстегивал ремни, скатился кубарем куда-то под откос и наконец обрел устойчивость в коленно-локтевом положении.

Ничуть не заботясь о том, что застрявший между деревьев парашют кто-то обнаружит, он поднялся и побрел сквозь ветки. Вскоре понял, что вокруг – лесопарковая зона, неподалеку проходит шоссе, доносится звук машин. Сумерки быстро сгущались, полная луна, казалось, пыталась рассмотреть прицельно с неба – кто это притаился в чаще.

Он прислонился к одной из сосен, чтобы справить нужду, и вдруг отчетливо услышал шаги. Кто-то шел мимо него по тропинке, которую он не заметил. Семенившие шаги то затихали, то становились отчетливыми. Петр едва успел застегнуться, как мимо него прошла… Элла. Он хорошо рассмотрел ее в лунном свете. Хотел окликнуть, но в этот момент что-то сдавило горло, он несколько секунд не мог сделать вдох. А когда смог, во всем теле появилась такая слабость, что он едва не свалился в кусты.

Неожиданно в мозгу прозвучало: «Идет, родимая… А то я уж заждался! Сейчас догоню… сейчас… и дело в шляпе…» Петр в ужасе огляделся вокруг: ни справа, ни слева никого не увидел.

Чей голос он слышал только что? Очень знакомый, кстати, голос, правда, измененный на полушепот, со свистящей хрипотцой. Горящий вожделением, неприкрытой похотью. Петр почувствовал, как за ушами и между лопатками струится пот, раньше с ним такого никогда не было.

Неведомая сила заставила его выйти из укрытия и направиться вслед за Эллой. Тело ему не подчинялось! Крадучись, оно осторожно следовало за его супругой. Его тело было чужим, в нем словно «проклюнулся» кто-то еще.

«Завалю сейчас в кусты, а там – дело техники, – звучало отчетливо, словно Петр сам это произносил. – Даже крикнуть не успеет, сучка! Не могу больше! Не терпится!»

Расстояние между ним и Эллой стремительно сокращалось. Он не мог даже зацепиться за ветку – это было выше его сил.

У него что, раздвоение личности? Диссоциативное расстройство? Кто сейчас управляет телом? Кто догоняет Эллу? И с какой целью?

Супруга услышала шаги и оглянулась.

– Фролов? Ты откуда? Что ты здесь делаешь? – воскликнула она удивленно, правда, не своим голосом, но тоже – очень знакомым.

– Какой я тебе Фролов! – произнес его речевой аппарат. Правая рука тем временем цепко схватила Эллу за горло. – Я тебе покажу Фролова!

– Ты что, сдурел?! – прохрипела супруга, потеряв равновесие и заваливаясь в кусты. – Ты чокнулся? Охренел? Да ты…

Самым омерзительным было то, что Петр чувствовал возбуждение. Помимо своей воли, помимо своей души и сердца, его мужская плоть явно рвалась вперед. Зажимая одной рукой рот потрясенной и ничего не понимающей супруге, другой он расстегивал ее брюки, срывал с нее куртку, и все это – грубо, по-скотски.

Вскоре она начала барахтаться, колотить его изо всех сил. Но навалившаяся на нее туша не давала никакого пространства для маневра. Туша сопела, хрипела и делала свое дело. Пока Элла не заехала ему коленом в пах. Боль, казалось, выдавила из него насильника, вернув власть над собственным телом.

Насильник как бы вылетел, утратил контроль, но он мог в любой миг вернуться!

Он проснулся и с ужасом обнаружил, что лежит на старосте, которая изо всех сил пытается его с себя сбросить. Его осенило: Элла во сне кричала ее голосом. Точно! Невозможная дикость!

– Охренел, Фролов?! Тебе что, Лизаветы было мало?

Сон словно продолжался наяву: сменились декорации, свет, но ощущение неимоверного стыда, отвращения к самому себе продолжало нарастать.

– Извини, Ален, – стушевавшись, он кое-как соскочил на пол и вернулся на диван. – Не знаю, что на меня нашло. Приснилось, что ты – это…

Он вдруг запнулся, поняв, что лучше промолчать о том, что видел во сне. Вернее, рассказать можно, но не в подробностях.

– И что тебе приснилось?

– Кошмар приснился. Будто я кого-то насилую.

– Ты маньяк, Фролов. Самый натуральный. Это у тебя в генах! Уйми свою похоть, – кое-как застегивая разорванную в нескольких местах блузку дрожащими руками, лепетала бледная староста. – Тебе самое место в психушке. На транквилизаторах держать тебя надо, чтобы лыка не вязал! Или что покруче – инсулиновые шоки, электроимпульсная терапия…