Но почему тогда он спрятал записку в ящик с песком, откуда только что извлекли труп? Почему не вручил лично? Ведь Петр мог и не заглянуть в ящик. Эта идея пришла ему в голову случайно. Может, доброжелатель не хочет проявлять себя, предпочитая оставаться инкогнито?

Например, если это член команды, которому запрещено общаться с пассажирами. Почему бы ему в таком случае просто не взять лопату в машинном отделении и не отнести ее капитану, доложив по всей форме?

И зачем доброжелателю шарить по карманам плаща, оставленного на палубе? В конце концов, могут увидеть! Серьезный риск. Нет, скорее всего, по карманам шарил именно убийца. Шарил – и нашел то, из-за чего рисковал.

Петр поймал себя на том, что рассуждает вслух. К счастью, его никто не мог слышать – поблизости никого не было.

Он задержался возле чугунной двери с надписью «Посторонним вход воспрещен», огляделся, с трудом открыл ее и в полумраке начал спускаться по узким ступенькам.

Запах смазочных масел ударил в нос, и, как Петр ни сдерживался, – все же пару раз чихнул. Звука он не услышал, так как вокруг стоял невообразимый шум. Если Невидимка выбрал это место для сведения окончательных счетов, то не прогадал. Шагов сзади Петр точно не услышит.

Огляделся – вроде никого. Спустился еще на пару ступенек.

Что он хочет здесь найти? Лопату? Смех! Даже если найдет, то снять отпечатки пальцев с нее не сможет! Тогда зачем он спускается в эту… преисподнюю?

В нем словно говорило два человека. Один предостерегал: «Какого черта, Фролов? Ты напрочь утратил здравый смысл. Ты уже достаточно пощекотал нервы и себе, и другим. Кому и что ты на этот раз пытаешься доказать? Тебе больше всех надо? Все сидят по каютам, а ты?»

Второй подталкивал: «Еще немного, дружище! Вот-вот наступит момент истины! Вспыхнет зажигалка, и ты увидишь лицо Невидимки. Им окажется тот, на кого ты меньше всего думаешь. Разве тебе не интересно?»

Зажигалка не вспыхнула. Зато к затылку гулко приложилось что-то тяжелое, металлическое.

«Неужто лопата нашлась?» – успел подумать Петр, перед тем как отключиться.

* * *

Что-то одно: или он – академик, ученый, автор не менее сотни трудов по океанологии, как минимум доктор наук, преподающий в университете, или ему собственной персоной приходилось неоднократно спускаться в батискафе на глубину, чтобы исследовать дно океана. Иначе почему, оказавшись здесь впервые, он безошибочно определил, что это – пучина Челленджера, самая глубокая точка Марианской впадины на юго-западе Тихого океана?

К тому же в этой точке его должно было раздавить, превратив в распыленную взвесь биологической эмульсии. Отчего он так отчетливо видит весь рельеф дна? Каньоны, желоба, хребты, рифовые ущелья? Кто он? Или – что? Ему ни холодно, ни жарко. Он не ощущает ни рук, ни ног. Более того, он их не видит! Их у него просто нет! Превратившись в один сплошной и какой-то нематериальный орган зрения, он свободно перемещается по дну океана в кромешной темноте и все видит! Все, кроме себя.

Может, он не из плоти и крови? Может, у него жабры? Почему все мысли на русском языке? Нет, тут что-то не так. Откуда ему известны эти названия?

Допустим, морских звезд и мидий он мог знать и без специальной подготовки. Но офиуры или змеехвостки? А голотурии, морские огурцы? Они-то ему откуда известны? Вон их сколько! К этому же классу беспозвоночных принадлежат трепанги. Растущие тут и там актинии или керамовые полипы… Что за метаморфозы сознания?

Внезапно рельеф дна смазался, словно на него набежала рябь, поднялась взвесь песка. «Уж не землетрясение ли назревает?» – мелькнула мысль. За доли секунды перед глазами, казалось, даже не из песка, а из самого небытия вспучились, выросли… человеческие позвонки и межреберья. Под ним теперь простиралась огромная человеческая спина. Простиралась вправо, влево, вперед, назад… Где-то далеко маячили шея, затылок, поясница, конечности…

Затылок, кстати, был женским. Облако платиновых волос, подобно застывшему взрыву, вздымалось вдали. Это был затылок Лизаветы! Это была ее спина! Он догадался, что сейчас увидит, но помешать варварству был не в силах: он всего лишь немой зритель, ни на что не способный.

Сверху, подобно огромной торпеде, в обрамлении пузырьков воздуха к спине быстро приближалось блестящее лезвие ножа. Оно глубоко вонзилось точно между позвонков, выплеснув наружу, словно сок из черешни, причудливую струю крови. Следующий удар – перпендикулярно предыдущему…

Ему показалось, что издалека, со стороны головы донесся душераздирающий женский вопль. Это был ее крик. Он услышал его сквозь воду.

Вскоре внизу, посредине спины, кровоточил зловещий квадрат. Как точно надо наносить удары, чтобы углы фигуры получились прямыми.

Господи, откуда такая жуть на дне океана?

В следующий миг началось сумбурное движение, все понеслись кто куда, а он стал подниматься. Нож методично выкорчевывал позвонок из спины, уменьшаясь с каждой секундой. Им никто не управлял, он сам кромсал женскую спину, как запрограммированный.

Вот уже из-за крови не разобрать, что там внизу. А он поднимался к свету, словно в стеклянной кабинке лифта с нижних этажей к верхним. Не останавливаясь, не задерживаясь. Похоже, даже с ускорением.

Мимо проплывали скаты, осьминоги, один раз его насквозь «прошила» рыба-меч. Китовая акула – самая крупная рыба на планете – нежно обвила его своим телом.

От такого скоростного подъема с огромной глубины его кровь должна была закипеть, взорваться… Кажется, это называлось кессонной болезнью. С ним же ничего не происходило. Ах, да, о чем он? Это же физиология для простых смертных, кто подвержен обычным земным болезням, факторам – всему, что касается атмосферы и гравитации. У него нет крови, впрочем, как и плоти. Он – нечто, чего в природе не существует.

Стоп! Почему, собственно, о себе он думает в мужском роде? Значит, что-то осталось из прошлого. Сама мысль о том, что он может быть женщиной, недопустима для него.

Вокруг становилось все светлее, солнечные лучи начали пронизывать толщу воды. Прозрачная голубизна заполнила все вокруг, он должен вот-вот вынырнуть, вот она, поверхность, осталось всего-ничего… Кажется, до нее можно дотянуться рукой.

Он раскрыл глаза и тут же закрыл их, так как света оказалось слишком много. Зрение и слух включились одновременно, словно кто-то щелкнул выключателем, и цепь замкнулась. Какофония голосов ворвалась в уши, сначала неразборчиво, как из-за плотно прикрытой двери. Неожиданно над самой его головой прозвучало:

– Этого не может быть!

Кажется, он вздрогнул. Тотчас голоса стихли, так как все посмотрели на него. Он это не мог видеть – почувствовал кожей. На фоне яркого пятна стали все отчетливее вырисовываться силуэты.

Это что – больница? Он в палате реанимации? Час от часу не легче!