кроме них двоих, доставляли некоторый дискомфорт. Видимо, сыграла роль не только нехватка мужчин в Городе, но и то, что Жора помогал пленникам, как мог. Лида видела в нём уже не только жалкого хлюпика, ну а сильная рука русской бабы вылепит со временем то, что надо именно ей. Благо глаза Жоры сейчас восхищённо и радостно горели при появлении женщины. Особенно, когда Лидия начинала при всех вжимать Жору в клетку, вдохновенно и жарко наговаривая тому какую-нибудь очередную очаровательную, по её мнению, пошлость не таким уж тихим голосом…

— Нравится⁈ Чтой-тоть? Разве я нехороша? И я не того? Не женсчина? Ну⁈ — спрашивала она уже более грозно, грузно наваливаясь на и так еле дышащего Джорджа, почти «просочившегося» местами сквозь решётку. — Да вижу, что нравлюсь! Кто б подумал, что вот ты, да вот я… да чтоб тако-о-ой интим…

Временами слушать эту парочку было почти невозможно, но приходилось. Именно они, когда придёт время, должны были сыграть решающую роль в судьбе узников.

Несколько раз наведывался Николай, друг отца Яра. Недолго стоял рядом с камерой, вглядываясь сквозь прутья внутрь, но так и не завёл разговор с юношей: то ли опасался за судьбу своей семьи, то ли чувствовал себя виновным в том, что произошло с сыном друга. Ярос после этого долго хмурился, но всё же общение с Игорем, Ольгой и двумя похабниками по ту сторону решётки довольно быстро сводило мрачные мысли на нет.

Так и прошла неделя. И Ярос, по мнению Игоря, был уже почти здоров, когда пришло время испытания. В камере опять возник хмурый Гром, окинул всех троих внимательным взглядом и грозно выдавил:

— Ушлёпок, — это относилось к Яру. — Наш Воевода настолько великодушен, что прощает тебя и даёт тебе последний шанс доказать ему и людям, что ты человек. Завтра испытания, готовься. За снаряжением тебя отведут, когда придёт срок. Голову только не забудь прикрыть, чтобы не испугать кого. И… — Гром сделал долгую паузу, заглянув в глаза Яросу, — если хоть один косяк случится… познакомишься с рекой. Как минимум.

После его ухода гнетущая тишина надолго опустилась на камеру, но в итоге голос Игоря вывел остальных из ступора.

— Великодушие, прям, как говно, из него льётся… — после этого камеру наводнил смех. Чистый и искренний.

* * *

Тяжёлые кованые ворота, покрытые медными позеленевшими узорами и барельефами, словно монолиты, надёжно отсекали Юрьев от Мёртвого города. Ярос, как и два других участника испытания, — Митяй и Егор, — чувствовал волнение, словно эти древние ворота, сохранившиеся с незапамятных времён, разделяли не только старый и новый Юрьев. Юноша также должен был преступить некий барьер, преодолеть и познать что-то внутри себя. Он не мог понять, отчего больше кружится голова: от болезни или от мандража перед испытанием. Примерно то же самое ощущали и остальные. Боковым зрением Яр различал, как нервно топчется на месте Митяй, — казалось, он совершенно забыл их стычку недельной давности в лазарете, — так глубоко подействовал на него приближающийся первый в жизни выход в город. То же и с Егором Павловым, третьим юношей, перешедшим порог зрелости, — он стоял слева от Яроса и теребил в руках лук, переминаясь с ноги на ногу.

Что их там ждёт в первую очередь — неизвестно, и неважно, что ранее рассказывали об этом старожилы. Всё может быть по-другому. Мёртвый город изменялся постоянно, и хорошо, если б с ним менялись и его жители, но таковых не было… Было же нечто другое. Ярос чувствовал это, когда они с напарником несли службу на западной башне. Чем-то жутким веяло от мёртвого города, отделённого от Юрьева стеной, крепостным валом и площадью… Даже серые падальщики, сколь бы наглыми зверями они ни были, не рисковали забредать в покинутые людьми руины. Может, этот старый город напоминал им огромное кладбище, где люди в своё время убивали друг друга с особой жестокостью и цинизмом? Или что другое жило в развалинах?

Ярос поёжился: от подобных мыслей становилось неуютно, а желание проходить и без того серьёзное испытание в этом жутком месте пропало. Словно кто-то чужой, сидящий внутри, тихим шёпотом предостерегал: «Не делай этого!» Но, с другой стороны, может, это и было испытанием? Преодолеть себя, справиться со страхами, войти в жизнь мужчиной, не сомневающимся ни в чём?

Сейчас же трое юношей молча стояли напротив больших ворот. Каждый из них вооружён был «калашом», луком стрельцов, короткой пикой с откованным в кузнице плоским и острым наконечником и широким армейским ножом. Кроме камуфляжа и чёрных шапочек, им полагались ещё лицевые платки из плотной ткани. Всё-таки за воротами нельзя быть уверенным, что не подхватишь чего вредного. А плотная ткань как-никак защищала от пыли, в которой находилось не пойми что, включая опасных микробов.

— Ну, «личинки взрослых», начнём? — спросил проводник Евгений Купцов — матёрый одиночка, который сопровождал любого по пустому городу, будь ты электрик Дима, ухаживающий за кабелем, тянущимся к кустарной гидроэлектростанции на Колокше, или кладовщик Вася, ответственный за наполнение закромов необходимыми предметами — тряпками, лампочками, солью и другими. Он всегда называл не прошедших испытание «личинками взрослых», ибо только он один знал тонкую грань между мужчиной и юношей, и только он один мог это испытание провести. Что происходило за воротами с испытуемыми — вернувшиеся не говорили. То ли стыдились, то ли боялись происходящего наедине с умершим городом, то ли оно было настолько неестественно, что им никто бы не поверил.

— Что ж, планктон, долго я буду ждать, пока вы решитесь? Мне-то пофиг, я там, — проводник указал рукой в сторону ворот, — бываю частенько. А вот вы… вам восемнадцать лет давалось, чтобы подумать и решить, хотите вы туда или нет. И пока ещё есть шанс развернуться и с гордо поднятой головой заняться любым делом, каким душе угодно. Только помните: в этом случае убирать за зверьми дерьмо, или чистить нужники, ну, или зачухаться в кузницу вам придётся на всю оставшуюся жизнь. И! Никаких стрельцов… — он на секунду замолчал, вглядываясь в глаза молодых людей. — Ну? Готовы?

Юноши кивнули одновременно. Ни у кого не было желания чистить выгребные ямы всю оставшуюся жизнь.

— Тогда живо закидываемся в телегу! — скомандовал Женя. Прозвище Купец как нельзя кстати подходило этому сухопарому сорокалетнему мужчине в ватных штанах и фуфайке, с «сайгой» на плече. Ведь не зря он постоянно скитался вне стен Юрьева, доставляя партии