С одной стороны, не каждый регулируемый рынок становится монополией. С другой – иногда формально конкуренция есть, но участникам рынка удается так ловко координировать свои действия, что они получают не меньшую выгоду, чем монополии. Помните, в главе про аукционы рассказывалось, какие требования выставило правительство к участникам аукциона за лицензии нового поколения? Когда ассоциация провайдеров связи предлагает выделить на страну ровно три – по числу крупнейших претендентов – лицензии на осуществление мобильной связи следующего поколения, это хорошая иллюстрация идей Стиглера.

Лоббистская деятельность компаний, уже находящихся на рынке, может быть и не так заметна, как в случае с 3G-лицензиями. Под термином “естественная монополия”, знакомым каждому экономисту с первого курса, нередко скрывается нечто весьма неестественное – плод политических усилий. Если бы монополия образовывалась сама собой, зачем были бы нужны законодательные акты, устанавливающие, что эта компания – единственный возможный поставщик электроэнергии, а та – обладает эксклюзивным правом проводить газ в дома? Если бы монополия была “естественной”, другим участникам на этот рынок входить было бы невыгодно[31]. Зачем же защищать этот рынок от свободного входа законодательно?

На первый взгляд, это может показаться абсурдным – параллельные линии электропередач или водопроводные трубы, идущие в одни и те же дома, но принадлежащие конкурирующим компаниям. Однако в 1980-х годах появились публикации, показывающие, что если в американском городе конкурируют сразу несколько компаний, поставляющих электроэнергию, то и цены на электричество в этих городах ниже, и качество услуг – выше. Дерегулирование рынка электроэнергии в Калифорнии, предпринятое в самом конце прошлого века, основывалось именно на этих работах. А также на воспоминаниях о том, как сто лет назад железнодорожные компании прокладывали параллельные ветки из одного города в другой и ценовую конкуренцию на соседних вокзалах можно было наблюдать в режиме реального времени. И снова параллельные ветки только кажутся абсурдом. Но, как всегда, конкуренция снижает цены и повышает качество услуг.

Третий подход к природе регулирования не просто учел опыт, о котором писал Стиглер. У него регулирование может быть выгодно тем компаниям, которые уже вошли на рынок. Андрей Шлейфер из Гарварда и Роберт Вишни из бизнес-школы Чикагского университета предложили пойти дальше. Регулирование часто выгодно тем, кто занимается регулированием, – чиновникам. Лицензирование вводится там, где есть возможность собрать серьезные деньги за лицензии. Требования к качеству товара устанавливаются там, где компании готовы много платить за то, чтобы их продукт признали соответствующим этим требованиям.

Так, в Средние века немецкие бароны перегораживали Рейн, отбирая у проплывающих мимо торговцев значительную часть товара. Когда с распадом Священной Римской империи баронов стало слишком много, торговля вдоль реки практически прекратилась: каждый из них не обращал внимания на то, что, когда он устанавливал плату за проезд, купцы избегали проплывать не только через его заграждение – это-то он, максимизируя пошлину, учитывал, – но и через владения других баронов, а значит, и в целом по реке. В итоге прибыль теряли все.

В наше время санэпидемнадзор, пожарная охрана и другие органы, разрешение которых требуется, чтобы бизнес нормально работал, – те же бароны. Их совместная деятельность приводит к тому, что желающих “плыть по реке” – открывать новый бизнес – мало, а значит, конкуренция слаба и цены высоки.

Россия начала XXI века не стояла в стороне от общемирового процесса дерегулирования. Пока правительство пыталось усилить свое влияние на крупные промышленные предприятия, оно же проводило реформы, призванные облегчить жизнь малому бизнесу. Существенно упрощался порядок регистрации и резко ограничивалось количество возможных инспекций. Собранные данные позволили теперь проследить, как и где отразилось введение новых правил на реальном положении малого бизнеса, и ответить на вопрос, чей подход – Пигу, Стиглера или Шлейфера – лучше описывает российскую действительность.

Екатерина Журавская и Евгений Яковлев из Центра экономических и финансовых исследований и разработок (ЦЭФИР) при РЭШ взялись проанализировать, как сказалось принятие дерегуляционных законов в начале века на положении малого бизнеса[32]. В каких регионах – а база данных покрывает двадцать регионов с различными характеристиками – реформы оказались успешными и что играло решающую роль в этом успехе? Ответы на эти вопросы позволяют ответить и на гораздо более общий вопрос: какой подход к регулированию наиболее продуктивен? Если прав Пигу, то дерегулирование должно было снизить качество предоставляемых благ. Если верить Стиглеру, эффект дерегулирования должен быть особенно заметен там, где высока монополизация. Если прав Шлейфер, дерегулирование должно было привести к повышению объема и качества продукции.

Закон 2001 года установил “правило одного окна” для регистрации бизнеса, ограничил сроки рассмотрения заявок на регистрацию одной неделей и запретил одному и тому же органу осуществлять инспекцию чаще, чем раз в два года. В теории Пигу, где действуют регуляторы, заботящиеся лишь об общественном благе, последнее правило должно было вызвать ухудшение качества продукции.

База данных, обновлявшаяся каждые полгода в течение четырех лет после начала реформы, позволяла не только видеть изменения в административной нагрузке на малый бизнес, но и оценивать издержки входа на рынок для новых компаний. Картина выглядит так. В тех регионах, где высока прозрачность государственных органов, низок уровень коррупции и высока доля региональных доходов в налогах, реформа оказалась наиболее эффективной. Административная нагрузка на бизнес действительно снизилась. Дерегулирование прошло успешно, причем без издержек в виде снижения качества продукта. Значит, Пигу оказался не прав в споре со Шлейфером.

А вот вопрос о правоте Стиглера, используя опыт российских регионов в начале 2000-х, разрешить до конца не удалось. Наличие сильного промышленного лобби, что в данных соответствовало высокой концентрации региональной индустрии, устойчиво способствовало успеху реформ. Чем сильнее политически крупные промышленники, тем лучше двигалась реформа. С одной стороны, Стиглер прав: именно его теория устанавливает зависимость регулирования от интересов компаний, уже находящихся на рынке. С другой стороны, снижение административных издержек в результате реформ отмечено для малого бизнеса, а промышленное лобби – бизнес большой. Конечно, они конкурируют на рынке труда, но почему большому бизнесу выгодно облегчение условий существования малого, не очень понятно.