— Будем, будем. Пошли. Все готово уже. А за любовника и щенка отдельное спасибо.

Он развернулся, быстро пошел на кухню, и Марина поплелась за ним, немного пристыженная, закусив губу. Сев за столом на прежнее место, глянула виновато:

— Обиделся, да? Не обижайся. Понимаешь, не так это все просто. Когда живешь долго с мужчиной, бок о бок, рожаешь ему ребенка, кажется, прорастаешь в нем корнями… А потом…

— Да я не обиделся, Марин. Ты ешь. Нет, давай лучше сначала вина выпьем.

Он молча начал возиться с бутылкой красного вина, ввинчивая штопор в плотную пробку, а Марина все говорила и говорила, будто плотину прорвало:

— Нет, не в том дело, что я на него злюсь! Хотя и злюсь тоже, конечно. Я и без него проживу, и в материальном, и во всяких других смыслах. Но тут, понимаешь… Тут такая вещь… Вот есть, например, праздник, а есть обыденная жизнь. Обыденной жизни больше, гораздо больше, она фактически все твое время занимает, и хочется, чтоб она как-то обустроена была заботами, стабильными обязанностями, чтоб знать: кто-то в тебе постоянно нуждается, кто-то дома с ужином ждет. Так все женщины устроены, понимаешь? Внутри. Снаружи им красивого ленивого праздника хочется, цветов, заботы и ухаживаний, а на самом деле женское самоутверждение совсем не в этом. Глупо звучит, но приходит тоска по стабильным, каждодневно проклинаемым обязанностям, и никуда от нее не денешься. Я, наверное, сумбурно сейчас говорю, но это так… Ты меня понимаешь? Это катастрофа, когда ты оказываешься не востребована в обязанностях. Просто не нужна.

— Понимаю, Марин. Только не до конца. Ты мне нужна. Ты нужна мне! Со всеми потрохами. И со стабильными обязанностями и заботами, если хочешь, тоже.

Илья вытащил наконец пробку из бутылки, разлил вино по бокалам. Марина схватила свой бокал за тонкую ножку, сделала большой глоток, будто томимая сильной жаждой. Подняла горячие влажные глаза на Илью.

— Да. Нужна, наверное. На какое-то время. А с мужем я двадцать лет прожила.

— Ну и что? И со мной двадцать лет проживешь. И даже больше.

— Не все так просто, Илья.

— Да что, что не так просто, Марин? Чего ты все усложняешь? Стабильные обязанности, корнями проросла, тоска… Все, все проходит! И тоска пройдет. Забудь его. Он тебя предал, он тебя не достоин. Забудь!

— Зачем он сегодня приходил, Илья? Вот скажи — зачем? За халатом? По-моему, его проще в магазине купить… Новый…

— А я тебе скажу — зачем. Он пришел свою бывшую территорию пометить, как жадный кобелек. Тоже, мол, моя территория. Хоть я ею и не пользуюсь.

— А ты грубый, Илья…

— А я всякий, Марин. Просто ты меня узнать не хочешь. Твои корни еще там застряли, в прошлом.

— Илья! Мне не нравится, как ты со мной разговариваешь!

— Хорошо, не буду. Пометил-таки кобелек свою территорию…

— Прекрати!

— Прекратил. Ешь давай. И гулять пойдем. У нас же сегодня по расписанию праздник назначен. Первое августа. Смотри, день какой чудесный.

Марина повернулась к окну, снова отпила из бокала. Вино медленно проникало в кровь, несло по организму волну запрограммированной алкоголем релаксации. И впрямь — чего это ее на спор понесло с мальчишкой? Сама виновата. Связался черт с младенцем. Кобельком, главное, Олега обозвал… А впрочем, так ему и надо. Кобелек и есть. За халатом он пришел! Знаем, за каким халатом.

* * *

Олег очень торопился домой. От автобусной остановки почти бежал. Спросили бы его — отчего он так торопится, он бы и не ответил. Было в этой спешке что-то от бегства из прошлой жизни, будто она, эта прошлая жизнь, смеялась ему вослед, хамски улюлюкала, покачивала красиво стриженной Марининой головой, и очень хотелось побыстрее обнять Настеньку, удостоверившись таким образом в правильности принятого жизненного решения. И успокоиться. Странное чувство раздражения гнало его вперед. Черт его знает, откуда оно взялось, это раздражение! Может, от присутствия молодого идиота рядом с Мариной? Запоздалая ревность такая? Да ну, это было бы слишком банально — ревновать бывшую жену. Или… Или все гораздо проще? Может, не стоит себя обманывать? Когда утром шел в бывший дом, к Марине, внутри сам собой вырос, поднял голову естественный мужской сволочизм — каким же оно остро-сладким оказалось, это чувство! Наверное, нечто подобное мазохисты испытывают, когда стремятся к боли. Так и виделось, как Марина открывает ему дверь с тоскливым лицом, как грустные проплаканные глаза смотрят с немым укором (что, кстати, действительно выглядело бы более естественно, чего уж греха таить!). Наверное, это ощущение сладкой горечи, происходящей от сладкого же чувства вины, и было коварно Мариной порушено, вот в чем дело. Отсюда и раздражение. Да, все правильно, все так. Он и слова готовил подобающие случаю, пока шел, вроде того — держись, мол, дорогая, крепись и мужайся, и все у тебя еще впереди. А тут нате, здрасте вам, это пресловутое «впереди» сидит себе на диванчике, футбол смотрит, и курица ему в духовке послушно жарится, и проблем с навязыванием чужого ребенка никаких нет — Машка-то уже взрослая девица.

Олег даже вздохнул посвободнее, определив для себя причину злостного раздражения. И убавил шаг. И даже чуть погордился своими психологическими способностями. Однако на душе все равно легче не стало. Подумалось вдруг мельком, с чуточкой к себе жалости: совсем, бедный, убегался за прошедший месяц. То похороны, то Настины бесконечные слезы, то поминки, а после них сызнова Настина депрессия, а жить когда? А эта ее идея-фикс чего стоит — Лизу удочерить? А он за этот месяц, между прочим, даже к маме ни разу не съездил! Там, за городом, на даче, сейчас так славно… Там веранда с самоваром, гамак меж двумя соснами у крыльца, там, в конце концов, пара бутылок пива в холодильнике всегда стоит, припасенная заботливыми материнскими руками. И эти выходные, считай, впустую прошли. Хотя почему впустую? Время воскресное, обеденное, вполне можно к маме сгонять. С Настей. Надо же когда-то их познакомить.

Олег ускорил шаг, и вот уже обшарпанный угол дома в окружении старых толстых тополей глянул из-за поворота. Плохой район, плохой дом. Серый, двухэтажный, неухоженный. Съемный задешево рай в шалаше. Он его сам выбрал, этот рай. Тьфу, да что это опять за мысли дурацкие лезут в голову! А все Марина со своей новой прической, трехкомнатной уютной квартирой и футбольным фанатом-хахалем.

Эк его от всего этого расперло! А впрочем, наверное, и должно было. И всякого другого бы расперло. Он же обыкновенный, по сути, мужик, хоть и вылупилось из него к возрасту что-то вроде инфантильного чистоплюя, но это уж не его вина, простите. Это все мама с ее чуткой любовью-веревочкой. Надо бы, пока они к маме едут, Насте про эту любовь-веревочку все объяснить. Сказать, что ничего в ней страшного нет, как на первый взгляд кажется. Вот Марина же поняла в свое время. Господи, опять он про Марину…

В подъезде дома было тихо и душно и пахло бедным воскресным обедом — щами с капустой, жареной картошкой. И чем-то еще кислым и специфическим, чем пахнет в старых домах на рабочих городских окраинах. Олег взлетел на третий этаж, яростно нажал на кнопку звонка. Сейчас, сейчас Настя ему откроет. На ней будут синие спортивные то ли трусы, то ли шортики такие — попа наполовину открыта — и короткая до пупа маечка в обтяжку. Его девочка дома так ходит. И он сразу про все забудет. Он ее сразу обнимет, прижмет к себе, ткнется губами в теплую макушку. Ну же, скорей…