Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возможно подвал был единственным удобным местом для расправы над выбранной на этот вечер жертвой, но когда Витёк возвращался домой с прогулки, его уже ждали. Михасик со скучающим видом курил, прислонившись к стене дома у соседней двери, ведущей в другой подъезд, недалеко сидели ещё двое из его дружков , и Витёк быстро открыл входную дверь своего подъезда с намерением рвануть вверх по лестнице, но был схвачен караулившими его внутри. Сзади грубо подпихнули и Витька обдало душный вонью гнилых зубов и свежевыкуренной махорки. Ему заткнули рот вонючей тряпкой и куда-то потащили. Когда же он понял, что его тащат вниз по ступенькам в подвал, мочевой пузырь освободился сразу и один из державших его за ноги защипел зло:
–Михась, этот крысёныш обоссался со страху, весь рукав мне падла обмочил. Давай его привяжем где-нибудь, а то ещё и обсерется, все провоняем. Михась и пара его дружков хохотнула, но совет приняли и Витька, бессильно бьющегося, надрывно орущего без звука и задыхающегося, за руки и ноги привязали к трубам. Их было шестеро и трое курили, подсвечивая темноту подвала исключительно в районе их рож, которые расплывались в наполненных злыми слезами глазах Витька. Они недолго пошептались, но один из кодлы, брезгливо оттопыривая рукав старой кожанки, который, видимо, и пропитал ему Витёк своей мочой, сплюнул на пол, затоптал окурок ботинком и заявил, что с этого гадёныша достаточно будет того, что крысы отгрызут ему стручок, что бы людям прикид фартовый не поганил. Компания заржала дружно и, согласно кивнув, Михась повёл всех дружков наверх. Как только за ними захлопнулась дверь подвала, к темноте добавилась оглушающая тишина, которая длилась недолго, потому что скоро Витёк стал различать шорохи, цокот коготков и писк. Кто-то острыми коготками чиркнул его ногу снизу и штанина зашевелилась. Паника накрыла как огромная волна из которой уже не выплыть, не вдохнуть воздуха, и Витёк потерял сознание. Очнулся он в ванной, когда папа Витя опустил его в прохладноватую воду и его нос уловил характерный запах. Витя увидел в тазу его брюки, окрасившие воду в желтоватый цвет и всё понял, залившись краской стыда. От страха он не только обмочился, но и обгадился, и этот хмурый мужик, за почти два года ни разу не погладивший его по голове, не приласкавший, но дравший его без жалости за провинности, нес его бесчувственного и воняющего через весь подъезд, раздел, замочил обгаженные брюки и теперь собирался отмывать его от дерьма. Смешанные чувства стыда и благодарности не сразу позволили выдавить из себя искреннее «Спасибо, отец!». Он впервые так его назвал вслух и внутри вдруг стало хорошо и приятно, а рядом с этим неласковым и вечно хмурым мужиком надёжно и тепло, несмотря на прохладную воду, льющуюся из крана на него грязные ноги. Витёк сказал отцу что сам помоется и всё постирает, на что тот молча кивнул головой и вышел из ванной. А потом они пили чай вдвоём на кухне и отец, по просьбе Витька, рассказал как пошёл его искать, когда тот к условленному часу не вернулся с прогулки, как вытряс из соседского пацана правду и нашёл Витька в подвале, висящего без сознания на примотанных бельевыми верёвками руках и ногах, со шмыгающими по нему мышами, искавшими ,видимо, чем поживиться. Витёк с удивлением спросил:
– Крысы убежали, а мыши тебя не испугались?
– Какие крысы? Я не видел никаких крыс, чего им в нашем доме делать ? Крыса- животинка умная, она тёплые и сытные места осваивает. Они ближе к ресторанам да столовкам селятся, там в подземных коммуникациях и живут, а здесь голодно и холодно. – ответил отец, и Витёк мысленно одобрил его характеристику крысе.
На следующий вечер отец снова позвал Витька на кухню, пока мама Света устраивала очередные разборки с соседками на чердаке, где все хозяйки развешивали бельё на просушку, и сообщил, что договорился через знакомого с тренером по единоборствам и тот готов взять Витька к себе.
Витя испуганно ойкнул, но отец сказал спокойно, но твёрдо, что если он не хочет, чтобы его и дальше по жизни обижали все кому не лень, то надо научиться давать отпор так, что бы больше желания цепляться к нему у нападающего не появлялось. Потом отец задумался надолго, похоже вспоминая что-то своё и добавил, что каждый мужик должен уметь убить врага саперной лопаткой или даже кулаком, если больше ничего не окажется в руках.
– Правда, – добавил отец, вдруг весело подмигнув и хитро сощурив глаз, – если ты не хочешь каждый раз от страха валить в штаны, сын.
Витёк вспыхнул и от стыда, и от гордости одновременно, ведь отец впервые за два года вслух назвал его сыном. Так он попал к Степанычу и стал заниматься у своего единственного в жизни тренера, мужика тёртого, сидевшего до войны за бандитизм и искупившего в штрафбате вину своей кровью, но снова отсидевшего почти восемь лет в лагере после победы, несмотря на иконостас из медалей и орденов, которые много позже и всего один раз увидел на его пиджаке, висящем в шкафу, Витёк. Как и тысячи зэков, виновных и безвинных, Степаныч вышел на свободу летом 1953 года. Он заменил Витьку отца после того, как спустя полгода с их знакомства тот умер от зашевелившегося осколка, сидевшего в его лёгком с войны, догнала проклятая.
В секции Степаныч собрал сплочённую команду и после окончания ими школы, где он всех прогнал до десятилетки, умело пристраивал своих воспитанников по их интересам в любые Вузы Китежграда. Твёрдый троечник Витёк и мечтать не мог об Университете, но Степаныч договорился и Виктор Нитупак, как сын умершего от ран фронтовика-героя, был принят на первый курс юридического факультета без экзаменов, по собеседованию, а нужные оценки для баллов ему проставили в ведомостях члены приёмной комиссии. Витёк удивлялся как это так легко всё у Степаныча получается, но скоро стал понимать, что за видимой лёгкостью решения проблемы лежит порой очень длительная подготовка, многоходовые схемы , труд, опасность и риск. Школа тренера нарастила у Витьки не только мышцы, развила дыхалку и выносливость, но и приучила его наблюдать, собирать по крупицам разрозненные данные, разрабатывать тактику, складывая из добытых данных нужный результат и добиваться цели, несмотря ни на
