– Понимаю, о чем ты, – говорю я. – Так глупо, когда парни не знают, что предполагается по очереди, ты ласкаешь его, он ласкает тебя.

Мередит выглядит чуток ошарашенной, точно я Кейп, тянущийся к ее груди, пока она пытается рассказать свою историю.

– Вот именно, Беттина, – снисходит она бесстрастно и продолжает: – Так вот, на следующий день в почтовом ящике меня ждет стишок. Стихотворение! Написанное карандашом. Я терпеть не могу поэзию, и карандаши тоже, поэтому даже читать не стала. Он тем вечером позвонил, а я позволила подойти к телефону маме. Я просто не хочу, чтобы он и дальше ставил себя в неловкое положение. Правду сказать, на футбольном поле он очень даже неплох и в будущем году, несомненно, станет капитаном команды по лакроссу. Но надо же иметь чуточку достоинства, мать его. Он прислал еще один «кейпов стишок» на наш нью-йоркский адрес, но я ему не позвонила. Зато привезла стишок показать Джесс. Это просто классика.

Встав, Мередит подходит к своему столу, выдвигает верхний ящик, достает конверт авиапочты и бросает его мне. В отличие от Мередит, я люблю поэзию. Я была бы на седьмом небе, если бы парень прислал мне стихотворение, которое написал специально для меня, пусть даже сначала пришлось бы сделать ему минет.

В конверте – листок папиросной бумаги. Строки простым карандашом, но буквы так жмутся друг к другу, словно им не дали шанса распрямиться и потянуться:

Пока я читаю, Мередит хищно за мной наблюдает. Она чем-то похожа на кошку, приносящую поутру мышь на порог, чтобы все полюбовались ее добычей. Что бы она ни говорила, я знаю, она считает стихотворение хорошим или достаточно хорошим, чтобы произвести впечатление на других девчонок. Иначе она бы его выбросила. Но я делаю вид, будто согласна с высказанным мнением.

– Ты совершенно права. Поэзия сущая чушь. А белый стих вообще для людей, которые слишком ленивы, чтобы писать хорошую прозу. И кому захочется, чтобы ей говорили, что у нее выпадают волосы? Судя по стишку, парень-то странно враждебен, даже зол. Я бы держалась от него подальше.

Мередит практически вырывает у меня листок и передает Холли, которая читает, потом прижимает руку к сердцу.

– Ох, Мередит! А по-моему, это так мило. Что ты собираешься делать? – спрашивает Холли, завороженная игрой.

И это невзирая на то, что история с минетом выбила ее из колеи, заставила переосмыслить свое прошлое и, возможно, упущенные шансы.

Теперь я оказалась на роли изгоя, сумасшедшей из парка. Той, кто плюется и бранится, даже когда бросаешь ей мелочь.

– Ты собираешься снова с ним встретиться? – спрашивает Холли.

– Конечно, – отвечает Мередит, давя выкуренную до половины сигарету.

– Он же здесь учится. Живет в Уэнтинтоне, в общежитии рядом с нашим, – вставляет Джесс, давая понять нам с Холли, что она в курсе событий. Или, возможно, в ее обязанности входит поддерживать разговор, когда Мередит занята другими вещами, например убиранием набора для курения в коробку с котенком из-под ланча.

– Учится в Кардиссе? – переспрашивает Холли. А ведь Джесс уже сказала.

– Вот именно! – отзывается, перехватывая инициативу, Мередит.

– Твой Кейп? – переспрашивает Холли, чтобы удостовериться, что все верно поняла.

– Да. Просто не дай ему знать, что я показывала тебе его стихи. Он придет в ужас.

Мередит и Джесс смеются.

– Ты уже его видела? – Холли хватается за эту драму, как за веревку горнолыжного подъемника, который вознесет ее в ближний круг Мередит.

– Не-а, – тянет Мередит.

Она забирает конверт у меня и стихотворение Кейпа у Холли и возвращает их в верхний ящик стола.

– То есть, ну правда, нельзя же позволить, чтобы он и дальше посылал мне стихи, это слишком неловко. Но, возможно, я смогу трахнуть его в душе.

– В душе? – растерянно переспрашивает Холли.

Пусть Мередит и произносит с легкостью слово «трахать», я более или менее уверена, что она еще девственница. Что-то есть в том, как тесно завязан пояс на халате, и в совершенстве ее белой постели.

– Я никогда раньше не занималась сексом в душе, – продолжает Мередит. – Просто думается, это будет круто. Одно из самых больших преимуществ жизни в этом доме – что дверь ванной запирается. Знаю, Кейп будет вне себя, но он все равно согласится. А еще у меня отличный загар.

Я испытываю большое искушение сказать Мередит, что секс в душе лучше в теории, чем на практике. Бэбс мне объяснила, что, учитывая размер доступного пространства, единственная позиция, при которой что-то получится, когда женщина наклоняется и дает войти в себя сзади. В итоге приходится пялиться на мыло и кондиционер. Кончить в такой позе почти невозможно, и довольно скоро начинаешь хотеть, чтобы он прекратил елозить, – слишком неудобно так стоять.

Но я только говорю:

– Под струей воды довольно сложно надеть презерватив. Позаботься о том, чтобы Кейп надел заранее. А еще неплохо бы сначала сделать ему минет, чтобы он не кончил раньше времени.

Мередит даже дар речи теряет, так ее ошеломляют мои советы. Потом она хлопает меня по коленке, почти благодарная за информацию.

– Спасибо, Беттина. Я дам тебе полный отчет.

Теперь Холли в восторге и смущена разом. Может ли она дружить с Мередит и мной, девочками, которые, судя по всему, в самом деле трогали мужской член? Я более или менее уверена, она считала, что разговор пойдет про уроки. Или, может, про других девчонок в кампусе.

Мередит отсылает нас, точно она психотерапевт и время нашего сеанса истекло.

– Мне пора одеваться к обеду. А вам двоим еще, наверное, надо распаковать вещи.

Она подхватывает с полу голубое с белым полотенце и бросает его на кровать. Уходя, я замечаю прислоненную к стене у двери клюшку для хоккея на траве. Уверена, Мередит сбивается со своих загорелых ног, размахивая клюшкой, чтобы привести Кардисс к победе, и все равно в клюшке есть что-то угрожающее, точно это оружие.

Уже почти шесть, время обеда.

Когда мы возвращаемся к себе в комнату, Холли снимает свою кардисскую фуфайку и аккуратно убирает в шкаф. Она достает белую рубашку, над левой грудью вышит на ней крошечный розовый цветочек: вероятно, из Gap, но все же более женственная, чем фуфайка. Теперь она Старается Соответствовать.

– Какая красивая рубашка, Холли, – говорю я.

Она разглаживает ее на себе, так как рубашка помялась в дороге.