Одна лишь мысль не давала ей покоя – имели ли под собой основание брошенные Ренаром слова о том, что Ноэль может оказаться Идальго?

О наваррском герое много говорили в Париже. Несколько знатных гугенотских семейств, приехавших в столицу к свадьбе, внезапно вернулись обратно в родовые владения, и поговаривали, будто к этому причастен ночной гость в испанской шляпе, распространявший слухи, рассылавший письма и предупреждения. Легкие стычки между католиками и гугенотами случались постоянно, и с каждым днем Колетт ощущала возрастающее напряжение. Когда экипаж проезжал по улицам, она опасалась смотреть на зловеще выглядевшую толпу. Никто не знал, как поведет себя чернь. Шепот летел от одного человека к другому; кто-то проклинал Беарнца, кто-то надеялся, что брак положит конец религиозным распрям. Ренар утверждал, что верить в это – наивно: слишком глубоко пустила корни вражда. И где-то посреди этого медленно закручивающегося водоворота был неизвестный человек в черном, пытавшийся сделать… что? Спасти несколько жизней?

Несколько жизней – уже так бесконечно много пред Богом!

Барон де Саваж так и не загнал пока своего зверя. О его споре с Ренаром стало известно многим, и каждый день мушкетеры обшаривали улицы, однако не нашли и следа Идальго. Между тем человека этого видели в Париже – и Колетт догадывалась, как, должно быть, зол барон, которого раз за разом оставляли с носом.

А если это Ноэль? Ведь кузен сам сознался, что приехал в Париж заранее. Мог ли Ренар знать? Мог ли он вычислить, кто прячется под маской, – ведь он так наблюдателен? Колетт видела Идальго несколько мгновений, и то успела составить о нем представление как о человеке физически сильном, с уверенными движениями и гордой осанкой. Если это Ноэль…

Ее несбывшийся Тристан, скользящий в темноте по улицам. Ее утренняя песня, оборвавшаяся на середине. Ее мечта, которую Колетт лелеяла много зим, согреваясь ею в холодные ночи. Сладкий шепот Ноэля там, в полутемном бальном зале. Это ведь было – и, в отличие от предположений, это оставалось настоящим.

Но рядом был не Ноэль, а граф де Грамон, с каждым днем становившийся все более важным. Не песня жаворонка, не томление души, не крылья, о которых так светло говорил кузен. Ренар – терпкий запах земли, лиственный шорох. Прикасаясь к его руке, Колетт чувствовала себя защищенной. Достаточно ли этого для крепкого брака? Или следует придумать что-нибудь еще, вообразить ореол вокруг графа, раньше, казалось, окружавший Ноэля?

Ни одна выдумка не уживалась рядом с Ренаром, ни одна фантазия. Он был слишком земным.

В день перед королевской свадьбой Колетт поняла, что любовь к нему нельзя придумать – его можно только полюбить. И ей стало страшно, потому что она совсем не знала, как.

В тот день Ренар постучался в спальню супруги, когда Серафина заканчивала укладывать ее волосы ко сну.

– Могу ли я недолго поговорить с вами, дорогая? – спросил он.

– Конечно, – с приятным удивлением ответила Колетт.

Серафина покинула спальню, а граф вошел, держа в руках небольшой кожаный сундучок, и поставил его на постель.

– Милая моя супруга, позвольте сделать вам небольшой подарок именно сегодня.

– Ренар, вы смущаете меня, – произнесла Колетт, действительно смутившись. – Вы и так подарили мне все эти прекрасные вещи, и драгоценности…

– Прежде чем вы продолжите меня восхвалять, посмотрите, что я принес вам. – Граф присел на край кровати; выглядел он усталым. – Может, вам и не понравится вовсе.

Колетт встала, подошла и с любопытством откинула крышку сундучка. Под нею обнаружилась аккуратно сложенная одежда. Недоумевая, графиня извлекла на свет божий сначала шелковую рубашку, затем скромно украшенную вышивкой куртку, дублет, чулки – все небольшого размера, словно… словно на нее.

– Это мужской костюм, Ренар. Но… зачем?

– Моя милая, это мера предосторожности, – проговорил граф утомленно. – Завтра Генрих, да поможет ему Бог, станет мужем Маргариты Валуа. Либо до того, как это произойдет, либо после – я опасаюсь, что в Париже поднимется смута. Мы находимся неподалеку от заставы Сен-Дени. Я попрошу вас отправиться домой рано и быть начеку. Сам я останусь с его величеством, однако попрошу Кассиана побыть здесь. Если смута начнется, вам следует как можно скорее уехать из города, но что вы станете делать в экипаже, в своем неповоротливом платье? Нет, Колетт, вы наденете все это, Серафина вам поможет, а потом вам поможет Кассиан и Бог – и вы покинете город до того, как здесь разверзнется бездна.

– Ренар, неужели вы все еще полагаете… – начала Колетт.

– И чем дальше, тем более убеждаюсь, что прав, – мрачно перебил ее супруг. – Хорошо, что вы остались дома сегодня и не ездили во дворец. Я проехался по улицам. Я видел эту толпу, слышал, что она выкрикивает. Словно душная туча накрыла город. Слишком давно идет эта война, Колетт, чтобы прерваться в одночасье. Наш король рискует, он видит только прекрасную Маргариту, которой также чрезвычайно пришелся по душе, но мне не нравится медовая улыбка короля Карла. Губернатор Парижа, Франсуа де Монморанси, кузен адмирала Колиньи, уехал несколько дней назад – поговаривают, он боится своей же неспособности поддержать порядок в городе. Колиньи и Гизы смотрят друг на друга так, будто вот-вот выхватят шпаги. И эти советники, де Гонди и Гонзага, верткие итальянцы, что-то все время шепчут Екатерине в уши… Вспомните, когда мы отправились сюда, я просил вас слушаться меня. Послушайтесь.

Колетт молчала лишь мгновение.

– Я сделаю все, как вы велите, Ренар, – промолвила она, глядя мужу в глаза. – Я вам доверяю, хотя мне и не хочется верить в мрачные пророчества Идальго.

– Он словно черный ворон, наш дорогой наваррский герой, верно? – усмехнулся граф. – Будем молиться, что он окажется не один, если – или когда – начнутся беспорядки. Что не у одного католика во всем проклятом городе доброе сердце…

– Ренар, вы, должно быть, не спали вовсе, – заметив болезненность лица мужа, с волнением произнесла Колетт.

– Ах, да, – кивнул он. – Все проклятое беспокойство. Мой король пытается сунуть голову в петлю, и мне не все равно, что он это делает.

– Вы его друг, хотя и стараетесь казаться равнодушным. – Повинуясь порыву, Колетт положила одежду обратно в сундучок и присела рядом с мужем на край кровати. – Но у вас доброе сердце, об этом верно сказала баронесса де Левейе. Вы скрываете его, а на самом деле вы любите принца, любите своих друзей, только не… не той любовью, о которой пели трубадуры. Мне показалось, вы не умеете этого говорить, но то, что вы готовы свою жизнь отдать, – красноречиво.

– О, да вы снова меня разгадали, пташка. – Ренар погладил Колетт по плечу. – Как же вы… безнадежно наивны. И непередаваемо добры. Потому вам и кажется, что и другие непременно должны таковыми оказаться. Неужто вам станет легче жить, если вы будете думать, что я лучше, чем есть на самом деле?

– Только если вы мне не расскажете правду.