Тасянь-Цзюнь столько раз менял позы, что было похоже, что он решил за этот один вечер заполнить его целиком, возместив все годы одиночества. Он свирепо входил в Чу Ваньнина сзади, усаживал его на свои бедра сверху и даже, взяв его на руки, поднялся с кровати и, прижав его к стене, яростно трахнул на весу. Конечно, это ведь его наложница Чу, и он может делать с ней все, что захочет, и выебать так, как ему вздумается. Он хотел нежно ласкать и любить его, но также мучить и владеть им.

Он хотел, чтобы во всех жизнях Чу Ваньнин принадлежал только ему. Никто не может его отнять. Никто не может, даже он сам.

В конце концов он уложил совсем обессилевшего Чу Ваньнина на кровать и подложил подушку под его поясницу, которая после такого напора уже нестерпимо ныла. В нем вдруг проснулся древний инстинкт: даже понимая, что это совершенно невозможно, он, как первобытный самец, вдруг отчаянно захотел оплодотворить своего партнера. Именно для этого, приподняв ягодицы Чу Ваньнина, он обнял его и, жарко целуя, частыми толчками начал вбиваться в его тело.

— Золотце, внутри тебя так хорошо, м-м… — его учащенное дыхание сбилось. Вместе с увеличивающейся скоростью толчков, постепенно нарастало и удовольствие, дыхание становилось все более глубоким и частым.

Когда он поднял ягодицы Чу Ваньнина еще выше, тот чуть не умер. Его тонкие мозолистые пальцы вцепились в простыни, белые запястья свело судорогой.

— А-а-а… а-а… тише… помедленнее…

Тасянь-Цзюнь сновал туда-сюда слишком быстро и слишком яростно, в какой-то момент его член выскользнул из тела Чу Ваньнина. Пустота внутри заставила Чу Ваньнина широко распахнуть глаза, хватая воздух ртом. Но его мужчина тут же, обхватив свой скользкий налившийся кровью член, шлепнул несколько раз по его ягодицам упругой влажной головкой, а затем снова вставил и принялся истово вколачиваться в его тело еще быстрее и яростнее, чем раньше.

— А-а-а!

— Сейчас, — Тасянь-Цзюнь крепче обхватил обмякшую талию Чу Ваньнина и, продолжая быстро двигаться внутри его тела, наклонился, чтобы поцеловать мокрый от пота лоб. Тяжело сглотнув, он попросил — Золотце, подними задницу немного повыше, я хочу кончить внутрь… а-ах… — он сам был так возбужден наплывом ощущений от внезапного сжатия стенок кишечника Чу Ваньнина вокруг его члена, что не смог сдержать стона, а затем, задыхаясь от удовольствия, принялся еще сильнее и яростнее насаживать на себя лежащего под ним мужчину. Все это время ноги Чу Ваньнина свисали с двух сторон от его талии, так что было видно, как дрожат пальцы.

— Я сейчас кончу, я кончу внутрь тебя… Ваньнин… — не отрываясь, он вглядывался в раскрасневшееся лицо Чу Ваньнина, и в его глазах плескалась одержимость на грани безумия.

После нескольких десятков быстрых влажных шлепков Тасянь-Цзюнь вновь надавил членом на ту самую точку внутри Чу Ваньнина и, глухо застонав, кончил. Мощная струя спермы выплеснулась наружу, заливая самое чувствительное место в теле Чу Ваньнина.

Сжав друг друга в крепких объятьях, они почти одновременно закричали:

— А-а!.. — и вместе кончили. Вот только Чу Ваньнин не был таким нечеловечески выносливым, как Тасянь-Цзюнь. До этого он уже дважды кончил, и на сей раз ему просто нечем было излиться, так что в результате обильно и мощно излилась только густая сперма Тасянь-Цзюня. Высоко задрав стройные ноги Чу Ваньнина, император проследил, чтобы его любовник принял в себя все его любовные соки, с удовольствием слушая хриплый от возбуждения, немного севший голос Чу Ваньнина.

Прошло немало времени, прежде чем Тасянь-Цзюнь наконец опустил ноги Чу Ваньнина и тяжело навалился на него сверху.

Почувствовав, что Чу Ваньнин под ним начал двигаться, пытаясь вытащить подушку из-под ягодиц, он перехватил его запястье. Приподняв голову, император внимательно вглядывался в лицо, все еще затуманенное и отрешенное после пережитого оргазма, и странный свет мерцал в его черно-фиолетовых зрачках.

Он — его непобедимый заклятый враг.

Он — его неприкосновенный наставник, осквернение которого недопустимо.

В глазах всего мира он безупречный и кристально чистый уважаемый бессмертный.

Человек, которого он когда-то добивался, но не смог получить…

В итоге он снова широко развел его ноги, трахнул и накачал своей спермой, а чтобы до краев заполненное отверстие не могло сомкнуться, он опять заткнул его головкой. Вкус победы над сильным противником кружил голову, приводя в экстаз[294.8], так что очень скоро воодушевленный Тасянь-Цзюнь почувствовал, что едва излившись, его член вновь затвердел и готов к бою.

Чу Ваньнин был его самой сильной зависимостью. Пока эта пара полных упрямства затуманенных слезами или желанием глаз пусть даже через силу будет смотреть на него, его сердце будет в огне, прожигающем тело до самого низа живота…

Поэтому он схватил руку Чу Ваньнина и, прижавшись губами к тыльной стороне запястья, прошептал:

— Не двигайся. Давай заполним тебя еще немного.

— …

Член, который после эякуляции он так до конца и не вытащил, император снова затолкал в тело Чу Ваньнина, и сразу почувствовал, как тесно, жарко и влажно было у него внутри. Вязкая и густая сперма еще больше усилила приятные ощущения от трения. От удовольствия Тасянь-Цзюнь несколько раз тяжело сглотнул, после чего впился губами в губы Чу Ваньнина, тихо бормоча между ненасытными поцелуями:

— Ты ведь чувствуешь это? Все закупорено внутри тебя и этот достопочтенный не позволит этому вытечь. Чуть погодя этот достопочтенный… продолжит делать тебе приятно…

Тасянь-Цзюнь не бросал слова на ветер.

За эту ночь он еще несколько раз занимался любовью с Чу Ваньнином. Под конец половина покрывавших большую кровать звериных шкур соскользнула на пол, а те, что остались, оказались забрызганы спермой двух совокупляющихся мужчин и насквозь пропахли запахом их страсти. Выглядело это весьма постыдно и непристойно… Прошло полночи, прежде чем Тасянь-Цзюнь в последний раз кончил в тело Чу Ваньнина и, ласково погладив липкие от спермы спину и живот давно утратившего связь с реальностью Чу Ваньнина, приник губами к его лицу.

Его Учитель, его наложница Чу, когда-то он был не замазанным мирской грязью бессмертным небожителем, сейчас же стал абсолютно нагим и запутавшимся в сетях любовной страсти, потерявшим разум от похоти человеком. Покрасневшая от возбуждения кожа Чу Ваньнина, казалось, была насквозь пропитана «Белыми Цветами Груши». Рассеянные глаза феникса широко открыты, дыхание сбилось и участилось, покрасневшие уголки глаз увлажнились, чуть приоткрытые мягкие губы невольно дрожали.

Глядя на эти влажные губы, Тасянь-Цзюнь не мог не вспомнить, как часто