подле Эмоны на границе Италии он послал западному императору длинный список обещаний, расходов и требований, просил немедленного удовлетворения и ясно намекал на опасности, которые могут быть последствием отказа. Впрочем, хотя его поведение было неприязненно, его выражения были приличны и почтительны. Он смиренно выдавал себя за друга Стилихона и слугу Гонория, предлагал немедленно выступить во главе своих войск против галльского узурпатора и просил, чтобы ему предоставили какую-нибудь из провинций Западной империи для поселения на ней готской нации.

Прения в римском сенате. 408 год. Необходимость найти какую-нибудь искусственную опору для правительства, вступавшего в переговоры со своими собственными подданными не из умеренности своих принципов, а из сознания своего бессилия, мало-помалу привела к тому, что восстановила авторитет римского сената, и министр Гонория почтительно обратился за советами к законодательному собранию. Стилихон созвал сенат во дворце Цезарей, изложил в тщательно обработанной речи настоящее положение дел, предложил ему на рассмотрение требования готского царя и предоставил на его усмотрение выбор между миром и войной. Сенаторы, будто внезапно пробудившиеся из четырехсотлетнего усыпления, вдохновились в этом важном случае, по-видимому, не столько мудростью, сколько мужеством своих предшественников. Частью произнесенными речами, частью шумными возгласами они заявили, что считают унизительным для римского достоинства покупать у варварского царя непрочное и позорное перемирие и что великодушный народ всегда предпочтет возможность гибели неизбежному бесчестию.

Министр, миролюбивые намерения которого были поддержаны голосами немногих раболепных и продажных приверженцев, попытался успокоить общее раздражение следующей апологией не только своего собственного поведения, но и требований, заявленных готским царем: «Уплате субсидии, возбуждающей в римлянах негодование, не следует придавать гнусный характер подати или выкупа, исторгнутого угрозами варварского врага. Аларих честно поддерживал основательные притязания республики на захваченные константинопольскими греками провинции, он скромно просил приличной и условленной награды за свои услуги; если же он не продолжал начатого предприятия, то его отступление было совершено в исполнение решительных, хотя и изложенных в частном письме, приказаний самого императора». Не желая скрывать ошибок своих собственных родных, Стилихон сознавался, что «такие противоречивые приказания были даны вследствие ходатайства Серены. Его жена была глубоко огорчена раздорами между двумя царственными братьями — сыновьями ее приемного отца, и внушаемые природой чувства слишком легко одержали в ней верх над суровыми требованиями общественной пользы». Эти благовидные доводы, слабо прикрывавшие тайные интриги равеннского двора, были поддержаны авторитетом Стилихона и после горячих прений были неохотно одобрены сенатом. Шумные протесты тех, кто говорил голосом мужества и свободы, умолкли, и сумма в четыре тысячи фунтов золота была назначена под названием субсидии на обеспечение спокойствия Италии и на приобретение дружбы готского царя. Только один из самых знатных членов сената, по имени Лампадий, упорствовал в своем разномыслии; он громким голосом воскликнул: «Это договор не о мире, а о рабстве»[484] — и, чтобы избежать опасности, которую навлекла на него такая смелая оппозиция, поспешил укрыться в святилище христианской церкви.

Дворцовые интриги. Но владычество Стилихона приближалось к концу, и гордый министр мог заметить по некоторым признакам, что ему грозит в недалеком будущем опала. Благородная отвага Лампадия вызвала одобрение, а сенат, так долго и с таким терпением выносивший рабство, с пренебрежением отверг унизительное для него предложение мнимой свободы. Войска, все еще гордившиеся названием и прерогативами римских легионов, были оскорблены пристрастным расположением Стилихона к варварам, а жители приписывали пагубной политике министра те общественные бедствия, которые были естественным последствием их собственного малодушия. Тем не менее Стилихон еще мог бы не обращать внимания на жалобы народа и даже на неудовольствие солдат, если бы он сохранил свое влияние на слабый ум своего питомца. Но почтительная привязанность Гонория перешла в чувство страха, в подозрительность и в ненависть. Лукавый Олимпий, скрывавший свои пороки под маской христианского благочестия, втайне подорвал доверие к благодетелю, которому он был обязан своей почетной должностью при императорском дворе. Доверчивому императору, уже достигшему двадцатичетырехлетнего возраста, Олимпий объяснил, что он не имеет никакого веса и авторитета в делах управления, и искусно встревожил его робкую и беспечную душу, описав ему яркими красками замыслы Стилихона, будто бы намеревавшегося убить своего государя с честолюбивой целью возложить диадему на голову своего сына Евхерия. По наущению своего нового фаворита, император принял тон самостоятельности и достоинства, а его министр с удивлением заметил, что и при дворе, и в правительственных сферах принимаются такие тайные решения, которые не согласны ни с его интересами, ни с его намерениями. Вместо того чтобы жить в Риме, Гонорий объявил о своем намерении возвратиться в более безопасную равеннскую резиденцию. При первом известии о смерти своего брата Аркадия он задумал посетить Константинополь и в качестве опекуна ввести порядок в управление провинциями малолетнего Феодосия. Этот странный и внезапный порыв к деятельности был сдержан указаниями на трудности и расходы, сопряженные с такой дальней поездкой; но император остался непоколебим в опасном намерении посетить лагерь подле Павии, в котором были собраны не любившие Стилихона римские войска и его варварские союзники. Преданный Стилихону римский адвокат, умный и прозорливый Юстиниан, убеждал его воспротивиться поездке, которая могла быть пагубна и для его репутации, и для его личной безопасности. Его настойчивые, но бесплодные усилия привели лишь к тому, что укрепили влияние Олимпия, и предусмотрительный юрист отвернулся от своего патрона, считая его гибель неизбежной.

Опала и смерть Стилихона в августе 408 года. Во время проезда императора через Болонью Стилихон усмирил мятеж телохранителей, втайне возбужденный им самим из политических расчетов; он сообщил мятежникам полученное им приказание подвергнуть казни каждого десятого солдата и приписал их помилование своему заступничеству. После прекращения этих беспорядков Гонорий в последний раз обнял министра, которого он уже считал за тирана, и направился к лагерю близ Павии, где был встречен выражениями преданности со стороны войск, собранных там для войны с Галлией. В четвертый день утром он произнес заученную им воинственную речь в присутствии солдат, которых Олимпий подготовил своими благосклонными посещениями и коварными беседами к совершению кровавого замысла. По данному сигналу они умертвили преданных Стилихону лучших военачальников, какие состояли на императорской службе, двух преторианских префектов, галльского и италийского, двух главных начальников кавалерии и пехоты, министра двора, квестора, казначея и комита дворцовой стражи. Многие другие лишились жизни, и немало домов было ограблено; неистовый мятеж свирепствовал до наступления ночи, и дрожавший от страха Гонорий, которого видели на улицах Павии без императорской мантии и диадемы, склонившись на убеждения своего фаворита, осудил память убитых, публично признал невинность убийц и похвалил их преданность. Известие о совершенных