«Был отравлен юристом Францем Хофлемелем, жена которого Магдалена была ученицей и любовницей Моцарта. Магдалена могла догадываться и о характере яда, действующего в течение нескольких месяцев. Добавляли его в вино, а состоял он из мышьяка, сурьмы и окиси свинца. Рецепт был старинным, идущим от итальянских алхимиков. Назывался он “Аква Тофана”. Расшифровали его состав и характер действия немецкие врачи в 1962 году, тогда еще верившие в виновность Сальери. Но Сальери te мог давать такой яд Моцарту. Виделись они от случая к случаю, чаще всего в концертных залах. Отравить композитора мог лишь человек, который встречался с ним постоянно и подливал капли яда методично. Хофлемель делал это в своем доме, где не скупился на столовое вино». (Кондауров, 1995, с. 184.)

«…С почти полной уверенностью можно сказать, что в данном случае речь шла об острой ревматической лихорадке с клинической картиной рецидива ревматического воспаления суставов, усиливающегося из-за неоднократно перенесенных в юности приступов острого ревматизма. Для течения этой болезни, приведшей к смерти через две недели, которая раньше была намного опаснее, чем сейчас, развитие так называемого церебрального ревматизма с поражением важных мозговых центров оказалось решающим. Она закончилась смертельным исходом из-за исключительно высокой температуры тела и недостатков терапии». (Ноймайр, 1997, т.1, с. 214–215.)

Моцарт — редкий случай всеми признанного гения, не страдавшего каким-либо явным психическим расстройством. Многочисленные медицинские исследования и дискуссии касаются в основном причины его смерти и связанных с нею возможных соматических заболеваний. Если не считать вполне понятной для артиста эмоциональной неустойчивости (видимо, с преобладанием легкой гипомании), то нет повода говорить о влиянии психопатологических нарушений на творческий процесс.

МОЧАЛОВ ПАВЕЛ СТЕПАНОВИЧ (1800–1848), русский актер. Крупнейший представитель романтизма в русском театре.

Наследственность

«Отец стал придирчив и раздражался по самым ничтожным поводам. Его пригибали несчастья, он не выносил ожидания, в любой помехе ему мерещились козни, направленные будто бы против него специально. Сумятицу, вызванную пожаром2'19, он воспринимал как ущерб, наносимый лично ему. Он возмущался несправедливостью и рисовал будущее в самом кошмарном, свете… Мочалов-старший был подвержен “в высшей степени предрассудкам своей профессии”, что потом разрослось до гиперболических размеров у сына…» (Беньяш, 1976, с. 29, 34.)

Общая характеристика личности

[1817 г. — принят на московскую императорскую сцену] «В семье наступила пора относительного благополучия. Тем резче обозначалось на этом фоне его душевное неустройство… Он тратил себя и деньги безудержно, словно приговоренный, с отчаянием и почти даже безразличным азартом… Он шел по первому, предварительному пока кругу загулов. За кутежами и удальским прожиганием жизни с цыганами и бессонницами потом неминуемо наступали припадки раскаяния…, Попойки от одиночества не спасали… Острая впечатлительность делала его замкнутым. Обычно он уклонялся от дружеских излияний. Его необщительность отпугивала. Доверчивый, он был в то же время мнителен. Легко уязвимый, он не терпел фамильярности и потому в состоянии трезвости был малодоступен… К его отчужденности… привыкли. Капризы известного чудака учитывались. Одни принимали их во внимание из естественной деликатности, другие, гораздо чаще, из инстинктивного страха, из ощущения невоору-женности, но на общение с ними покушались редко. Его окружала зона неприкасаемости… Фантазия его часто вела к самой границе галлюцинации».

(Беньяш, 1976, с. 23, 89, 91, 95. 136, 226.)

[1837 г. создание образа Гамлета, вошедшего в историю театра] «Как раз после мощных рывков удач, после взятой одним дыханием кручи должна была наступить реакция… Все чаще к нему возвращались приступы меланхолии, “черной тоски-немочи”… От них он лечился запоем, а после запоя лежал ничком на диване, лицом к стене, не ел и не разговаривал. Из каждого кризиса он выходил обновленным… Он становился все более нелюдимым. Он всегда избегал больших сборищ, его не могли заманить даже близкие люди». (Там же, с. 271. 290.)

[Последние годы жизни] «его нелюдимость растет. Одна за другой распадаются связи. Все реже он появляется среди старых знакомых и отвергает новых. Зато обостряется суеверие, мнительность. Он ездит на покаяние в монастырь, щедро жертвует милостыню… Он становится вспыльчив, угрюм, обидчив. Домашние его раздражают, но он так страшится ночных одиноких кошмаров, что после болезни увозит с собой на гастроли время от времени для страховки жену. А между тем в своих комнатах он не выносит ее присутствия». (Там же, с. 297.)

«Тяжелый алкоголизм». (Мендельсон, 1927, с. 68.)

[Март 1848 г.] «…На маленькой станции, на полпути от Воронежа до Москвы он запил. По-русски, без удержу, бесшабашно. Созвал всех окрестных крестьян и, отбив от работы, угощал без ограничения водкой. Поил сладким вином баб, и они плясали и пели которые уже сутки. Все деньги, которые были с ним, раздарил, а сам им читал монологи своих героев… Гибель пришла нелепо. Коляска его по пути в Москву из Воронежа провалилась под лед. Он вымок. Пил всю дорогу водку — вина уже не было, заедал ее снегом. Приехал в Москву совершенно больной». (Там же, с. 299.)

Особенности творчества

«На сцене он тратил себя до физического уничтожения. Могучий приток энергии выливался с такой неуемной силой, что после него наступало опустошение. Иной раз казалось, что из него выпущен весь воздух и неминуемо прекратится дыхание. Так порой и бывало. Случались в антракте тяжелые, затяжные обмороки». (Беньяш, 1976, с. 251.)

«Мочалов был по природе страстный, чуждый всякой рефлексии человек. Эта страстность принуждала его прибегать к охмеляющим напиткам, и тут он был воплощением того, что Островский выразил словами: “Не препятствуй моему нраву”. Поэтому он не играл роли необузданного человека: он был таким и гордился этим в кругу своих приверженцев. Он не играл роли героя, влюбленного в Офелию или Веронику Орлову; он действительно был в нее безумно влюблен». (Фет, 1983, с. 142.)

«Его игра была чересчур субъективна, но она подкупала художественным совершенством исполнения. “Мочалов играл свою собственную душу”, — писал Ап. Григорьев несколько лет спустя после Белинского, давшего яркое описание игры артиста в статье “Гамлет, драма Шекспира и Мочалов в роли Гамлета”. Современники в один голос характеризуют Мочалова как артиста “Божьей милостью”. Он рос и работал без всякой школы. Упорный, систематический труд, постоянное изучение ролей… были ему чужды. Он был рабом своего вдохновения, художественного порыва, творческого наития. Когда его оставляло настроение, он был посредственным артистом, с