спокойно: все дома в целостности и сохранности… Но Тимур молча поел, отставил тарелку в сторону и глядя в одну точку негромко объявил, что повезет елку, заодно пылесос, и продукты к родителям на дачу.

– Ну какая необходимость сегодня? Поздно уже!

– Завтра у меня не будет времени…

– Ну давай я с тобой спущусь к машине. Помогу: сумка с продуктами, пылесос, елка, игрушки – рук не хватит… – В нетерпении и каком-то не бывшем ранее беспокойстве она пошла одевать куртку. Но не дошла до шкафа-купе, как ее остановил резкий крик:

– Нет!.. – И уже более мягче:

– Не надо… – Потом уже совсем тихо, с расстановкой:

– Не надо… Никуда… тебе… выходить… из дома. Я туда – обратно, скоро вернусь…

Для нее настолько неожиданным был этот окрик, окованный этим непривычным железный тоном, что она встала как вкопанная, не в состоянии дальше противостоять или что-то доказывать…

Тимур уехал, вернувшись довольно быстро. Молча прошел на кухню. На столе лежали груши, с вечера приготовленные на утро сыну для фруктового пюре. Муж, как-то автоматически, не отрывая взгляда от одной точки, ножиком отрезал ломтик за ломтиком и ел… пока, очнувшись через несколько минут, не произнес:

– Ну что, Наичка, пойдем спать?..

Ночь… Часто ли мы обращаем внимание, какой была ночь? Та последняя… только позже она поняла, почему его объятия были в те часы такими отчаянными… так обнимали. Не от страсти, наверное, так обнимали любящие жены уходящих на фронт солдат в июне 1941-го, стоя на перронах вокзалов, перенасыщенных слезами и переживаниями от предчувствия последнего раза.

Такие объятия сжимают так, будто не должны отпустить… не хотят, не могут! Не раздавить хотел он, но вмять в себя, слиться… А может, это уже после так видится?.. Ей хотелось не близости с мужем как с мужчиной в ту ночь, а как с теряющимся счастьем. Стоявшие в глотке слезы – откуда они, не дающие целовать как прежде; подернутые ими слезящиеся глаза, не позволяли видеть его, только чувствовать. Она цеплялась за каждый миллиметр его тела, боясь выпустить из рук… Такое невозможно объяснить человеку, никогда не бывшему в таком состоянии, как объяснить безумие вполне нормального человека?!

Они вставали, молча шли на кухню, Тимур курил, пил чай, снова дожевывал груши… Надя, не в состоянии ничего произнести, беззвучно сопровождала взглядом каждое его движение, желая делать все за него, даже дышать, но так, чтобы это становилось их единым существованием.

Не идти с ним на кухню она не могла: опасаясь, что выйдя из спальни, он не вернется… Такое было первый раз! Поднявшийся вихрь эмоций сковал все тело, перекрыл, словно горячим песком, глотку, повисшие на руках необтесанные каменные, нетающие, но жгущие глыбы, высушил изнутри все, введя будто в наркоз, оставив легкие без воздуха, обескровив, обезводив… Кое-как суетилось еще совсем обветшавшее переживаниями сердце, колотясь с кроличьей растерянностью последними минутами жизни в капкане…

У них была няня – давнишняя подруга родителей Тимура из Тбилиси, с одной лестничной клетки. Пригласив ее к Георгию, часто оставляли ночевать, всю равно ехать ей было не к кому. Иногда, чтобы взаимно отдохнуть, женщина отправлялась в выделенную специально под нее, Надину однокомнатную квартиру на ВДНХ, где начиналась их с Тимуром совместная жизнь в первые годы. В тот день, 16 января, ни с того ни с сего Надя сказала ей:

– Джулия, Тимур должен в среду в командировку ехать. Вам поехать на ВДНХ не удастся, пока он не вернется. Так что поезжайте сегодня после обеда, отдохните. Но завтра, пожалуйста, без опозданий, мне нужно уехать с Тимуром утром, я вас жду в 9.00…

За две недели до этого Олег Пылев, уже в нетерпении, понимая, что приказной тон не возможен, пытался убедить двоих молодых парней:

– Я же говорю… вы че, не хотите жить в шоколаде?!

– Олег Александрович…

– Я договорю… Я говорю – нужно исполнить, чтобы мусора не сомневались… типа «хулиганка»… ну… наркоманы отработали: бабки, там, цацки… были и сплыли. Ну че не понятно?! Если просто вальнуть, все очевидно, все стрелы в нашу сторону. Зачем нам лишние проблемы?..

– Саныч! Да он кабан здоровый, рукопашник!

– А вы че?! «Мясной», ты сожрал курей больше, чем их совхозы… это… вырастили! Вас двое, он один… – Неожиданно позвонил телефон. Олег поднял трубку, послушал несколько секунд и прикрыв микрофон пальцами:

– Пацаняки, я поговорю… – Второй раз повторять не пришлось… парни вышли. Закрыв дверь в комнату, Юра, сдвинув мышцы лица к середине, тихо процедил:

– «Кондрат», ты в натуре, че затихорился-то, мы ж такого даже если завалим пиками, то он нас задавит своей массой. Да я и не уверен…

– Ну и скажи…

– Так говорил…

– Ну, если надо!..

– Ты че, Лех… как?

– Да я и сам не знаю… может еще двоих в помощь… или может «Солдата»…

– Ты че, гонишь?! Иди, откажись – и на кой тогда ты нужен?!

– Нууу… и чего делать то?..

– Че, че! Скажи, ну поддержи… – Из комнаты послышалось:

– «Мясной», Леха… – Они зашли…

– Короче, сейчас вот говорил… Комерс этот, надоел гандила – следующим будет если не срастется. Если не успеем, то бабла не будет! Я сказал, что сделаем… Яяяя скааазааал, что мыыы сделаем! Мне нас…ть как!

– Ну ты пойми… «Кондрат»… – «Кондрат» вступил:

– Олег Саныч, в натуре – никак. Мы ж не завалим – уйдет…

– Набрал бригаду: три пидора, два гада – не украсть, не покараулить!

– Может еще кого с нами, тогда…

– Тогда вся Москва знать будет… Короче, валите, как можете – времени в обрез. Такие бабосы зависли!.. – Звонил Ческис, уверяя в очередной раз, что другого не дано. Только обязательно просил сделать как нападение хулиганов, объясняя, что, если будет по-другому, то придут к нему – больше не к кому, и так уже слухи поползли…

Алексей Кондратьев – «Кондрат» и Юрий Тутылев – «Мясной» соответственно слева направо, через два с половиной месяца после убийства Тимура Хлебникова. Апрель 1995 года, ресторан «Валери», день рождения братьев Пылевых – пик карьеры Андрея и Олега.

Москва… Почти центр… Неожиданно для наблюдавших через окно лестничной клетки подъезда, расположенного напротив дома Надежды и Тимура, из парадной коего вышел кавказец, ростом выше среднего, без шапки, грудь нараспашку, выглядевший крепким, немного полноватым, с крючковатым носом, лысеющий, возраст около сорока, полностью совпадавший своей внешностью со словесным описанием и фото ожидаемой жертвы. Уверенными шагами он устремился к машине, припаркованной рядом – «Жигули» шестой модели, открыв дверь, повернувшись, осмотрел улицу, залез в салон, завел