уже решил, с какой стороны машины подойдет, и через какой именно фрагмент бокового стекла будет целиться и стрелять. Отсюда, сверху, глядя сквозь стекло окна лестничного пролета подъезда, этот выбор казался правильным и удобным, но как получится на самом деле, не знал никто. «А вдруг этот грузин в самый неподходящий момент повернется в мою сторону и все поймет?! Плевать! Буду стрелять! А если не попаду, ведь столько раз уже мазал? А может тогда пройду мимо, сделав вид, будто ищу собаку, а потом развернусь… Ага… А он снова посмотрит… Да пошел он, все равно застрелю… а если что, «Мясной» добьет! Да и с чего ему смотреть-то, я же со спины подойду… А если дети, баба? А что баба? Саныч сказал валить с «прицепом», значит, сами виноваты – сейчас богатая жизнь – всяк риск! А не стрельнешь, самого завалят – Олег Александрович никогда не шутит, сколько раз уже это видел! Главное не останавливаться и не думать, вытащил – выстрелил – ушел…».

Ровно в это же время на даче Хлебникова, где сейчас были родители Тимура вместе с его собакой, красным доберманом Боссом, призером всех выставок, считавшего своим главным хозяином именно главу семьи, пес неожиданно занервничал. Каким образом эти замечательные и преданные животные чувствуют приближение опасности, которая обязательно приведет к трагедии? Странно, ведь киллеры не первый раз ожидали указанную им «мишень», но именно сейчас впервые забеспокоился «друг человека». С каждой минутой его напряжение возрастало. Через пять он кидался на дверь, через десять ломал зубы о косяки, вис на ручке, пока не вырвался на улицу.

Пожилые люди, испугавшись, предположили бешенство, сторонились, звонили хозяевам, терялись, не зная, что предпринять.

На свежем воздухе Босска носился, врезаясь в ворота, прыгал на деревья, бился в двери. Вбегая в дом, подбегал к людям, «звал» их, требовал действий, но молчал, лишь иногда поскуливая. Так продолжалось час…

8.40. Москва, квартира Хлебникова. Годовалый Георгий уже насытился. Тимур, договорив по телефону с Левой Шумахером, сам принялся за еду, вкушая не спеша, будто желая прочувствовать вкус каждого кусочка во рту последний раз, на деле жуя, глядя в одну точку, совсем ничего не чувствуя – всю голову занимали сказанные вчера слова Головина о неизбежности смерти в случае оставления ситуации в прежнем состоянии. Семья как-то оставалась за рамками происходящего, лишь настоящее, пробивающееся неожиданно, сквозь эти думы, встряхивало его, заставляя говорить первые слова фраз почти криком.

Они позавтракали в ожидании Джулии, полагая, оставив ее с сыном, вместе доехать до офиса «Русджета», там пересев на машину с водителем, отправиться за покупкой нескольких коробок с детским питанием, овощей, фруктов на время командировки мужа – матери одной с детьми это представлялось неудобным.

Двадцать минут ожидания оказались тщетны. В 8.59. ничего не изменилось – Господь давал время, снова и снова, возвращая Тимура ко вчерашнему разговору с Головиным, наталкивая на принятие правильного решения, но часто ли мы пользуемся этими бесценными дарами?!

Происходящего с мужем не могла не чувствовать Надя. Как же потом она корила себя за то, что не взяла что-то тяжелое и не ударила этим по голове, отключив на пару часов, или не сделала какой-нибудь укол, не соблазнила, да мало ли что, хоть бы не пошла за день в полицию – ах, как мы любим сослагательным наклонением пытать себя, когда нужно жить! Интуитивно любая любящая женщина прикрывает своими телом возлюбленного, но жизнь и сопротивление супруга возвращает всегда к реалиям, погружая в суету настоящего:

– Тимур, малыш сейчас уснет по графику режима. Давай я его положу в «конверт» теплый, пусть поспит в машине в детском креслице, а мы пока сделаем все дела? А Джулия… пусть ждет под дверью. Просила же вчера – не опаздывать!.. – Пауза была сначала ответом, притом что ничего в мужчине не поменялось. Он не мог отказаться или освободиться от захвативших полностью мыслей, лишь выглядывал из них:

– Нет, давай сделаем так: я поеду в офис сейчас один. Овцу эту ждать не буду. Ты уложи ребенка, одевайся. Я доеду до «Русджета» и оттуда пришлю машину за тобой. Надеюсь, она (Джулия) появится…

– Ну, Тимур! Ты надолго уедешь завтра. Я хочу с тобой!..

Воздух снова разрядил жесткий окрик, говорящий о том, что пришлось, выпрыгнув из вчерашнего разговора, вернувшись в реальное ожидание смерти:

– Я сказал «НЕТ»!.. – Очень быстро приходит разочарование в такие минуты от своей слабости, но слабость ли это? Если несдержанность в моменты ощущения безисхода, касаются только тебя – это дело страха и ужаса одного человека, то захватывающая всю семью в «плен» безысходность будто специально, гипертрофируя переживание за каждого любимого ее члена, в этом месиве мыслей, идей, воспоминаний – сущий все поглощающий ад, касающийся всех, перебирающийся вслед за словами, взглядами, прикосновениями.

Опомнившись и будто ощутив впервые нахлынувшее чувство к этой женщине, как было много лет назад, Тимур постарался успокоить:

– Ну прости меня… Нет… Ну вот что за характер – зачем ребенка по морозу таскать? Пусть дома останется – ЦЕЛЕЕ будет. Посмотри, что за окном… – «Целее» он сам произнес, даже не отдавая себе отчета. И что он имел в виду фразой: «посмотри, что за окном»? Мороз? А за окном уже ждали убийцы…

Все вдруг стало второстепенным: подчиненные, идеи, планы, отношения, переживания о неувязках, данные обещания, любовница «на час», все-таки совратившая его в этом плещущем лавой вулкане страстей, пролетевшая бумажным корабликом по поверхности грязного потока соблазнов, плеснувшая в душу едким, не отмывающимся послевкусием предательства – южный характер мужчины иногда давал сбои совершенно немотивированно, глупо, незачем…

Всего лишь в каком-то мгновении в эти минуты находились Нади и младенец от своей гибели. Эти слова мужа и отца как бронежилетом прикрыли их от пуль, предназначенных только ему одному, хотя и он мог избежать этого. Мать не вынесла годовалого малыша на улицу, благодаря чему оба «до кучи» не попали под пули вместе с Тимуром – это на самом деле и стало тем самым «целее»…

Что я чувствую, выводя эти строки? Я сочувствую жене, вот-вот должной потерять мужа; сыну, лишающемуся отца, непрожитой, быть может, в счастье, оборванной безвременно чужой жизни, а быть может, она со временем изменилась бы с окончанием этого самого счастья, ведь все, что имеет начало, всегда преследует конец! Супруг, потерявший вторую половину, навсегда остается в том самом месте, в котором произошла потеря, перенося интонации этого времени на оставшуюся жизнь, совсем не предполагая, что она могла бы измениться через год, два, десять. Возможно,