Нас, раненых юнкеров, подобрали суда, стоявшие недалеко от места боя, и увезли в Керчь. Я потерял много крови и был залит ею с головы до ног. С пристани нас отвезли на извозчике в полевой запасный госпиталь, находившийся на нижнем этаже Керченского института благородных девиц (директрисой была г-жа Васвоб). В пролетке я был почти без сознания, но, к счастью, на улице меня узнал проходивший мимо двоюродный брат, который немедленно отправился в госпиталь, узнал, в какую палату меня положили, и, вернувшись домой, рассказал о моем ранении.

В Керчи в это время находился лейб-медик, доктор-хирург Солнцев, который был близким другом семьи моих родственников. По их просьбе он немедленно, вместе с госпитальным хирургом, осмотрел мою рану и потребовал немедленной ампутации левой руки, так как у меня уже началась газовая гангрена. С операцией так спешили, что сделали ее в 6 часов вечера, сразу после осмотра. Матери были посланы две телеграммы – одна о том, что я «легко ранен в левую руку», а вторая – перед самым ее отъездом из Севастополя – о том, что «рана тяжелая, возможна ампутация». Могу себе представить, что пережила моя мать, считавшая, что я был на маневрах. Трудно описать мои и матери чувства по ее приезде в Керчь, когда она увидела меня в госпитале с туго забинтованной культяпкой вместо левой руки. Ее приезд и заботы родственников очень облегчали мое пребывание в госпитале.

Приказ о производстве меня в офицеры, по удивительному совпадению, был подписан генералом Врангелем 6 августа, то есть в день моего ранения. Помню, как начальник училища и другие офицеры пришли ко мне в палату, принесли мне мои первые офицерские погоны подпоручика, а также передали мне приказ о награждении меня Георгиевским крестом 3-й степени. Сам же крест я получил уже в Югославии, из Галлиполи.

После неудачи десантных операций на Кубани и попытки расширить плацдарм за Днепром события стали медленно подводить к концу нашу славную Крымскую эпопею. Когда я стал на ноги и мог уже ходить по городу (с гордостью нося офицерские погоны), было решено, что мы с матерью переедем в Севастополь, чтобы там быть на амбулаторном лечении в прекрасном Морском госпитале. Ввиду того что эвакуация из Крыма казалась тогда неизбежной, нам хотелось быть и жить в квартире моего двоюродного брата, старшего лейтенанта флота Улазовского, и его жены, которая нам много помогала..

От училища получил приказ явиться к коменданту Севастополя, который зачислил меня младшим офицером в комендантскую роту, в отпуску по случаю ранения. Это для нас с матерью оказалось очень важным, так как нам вместе с комендатурой, по эвакуационному плану, было определено место на пассажирском пароходе «Александр Михайлович», на котором эвакуировались также иерархи Церкви во главе с митрополитом Платоном (среди епископов был и епископ Феофан Курский, вывезший икону Курской Коренной Божией Матери – нашей зарубежной святыни). Кроме того, на пароходе эвакуировались и главные управления Белого и Красного Креста. Наконец, наступили последние трагические развязки нашей эпопеи в Крыму…

Терентьев В.360

Последний Кубанский поход361

В июле 1920 года я находился в Севастополе на службе в Главном инженерном управлении. Делать почти было нечего. Жалованье, 60 000 рублей в месяц, равнялось на американские деньги 1 доллару 50 центам. Жили мы в бывшем кабаке под названием «Салоники». Спали на койках без матрасов, подостлав шинели. Питались «шрапнелью», то есть перловой кашей. Поэтому, когда в июле стало известно, что готовится десант на Кубань, нашлось много желающих примкнуть к нему, в том числе и я. Приказано было свыше желающим не отказывать.

Приехали мы в Керчь и остановились в женской гимназии. О десанте говорил весь город, но о месте высадки действительно известно никому не было. Командовал десантом генерал Улагай, превосходный кавалерист. Между прочим, он был самым красивым человеком, какого я видел в своей жизни. Много позже я его встретил однажды в Константинополе; он был очень элегантно одет.

Вечером 31 июля мы стали грузиться на суда, предварительно отслужив молебен. Настроение у всех бодрое и даже радостное. Я попал на паровую баржу «Амвросий». Это была старая калоша, но капитаном оказался знакомый моряк, который для начала накормил меня гороховым супом, а потом уложил меня у себя в каюте. Так удобно устроился только генерал Казанович, о котором генерал Деникин сказал: «Безумно храбрый человек». Остальные спали где попало, но это было нестрашно: ночь была теплая, и море тихое… В темноте ночи бесшумно, без огней, как тени, корабли двинулись один за другим. Куда мы направляемся, все еще не было известно. Даже неизвестно было, идем ли мы в Азовское море или в Черное. Только после уже оказалось, что мы свернули в Азовское море. Каждому кораблю сказано было только: «Следовать за таким-то судном». Все, что мы знали, – это что наш «Амвросий» идет за «Павлом». Ночью я был атакован «красной пехотой», как мы называли клопов, и это испортило мой сон.

Наутро 1 августа мы оказались в открытом море; берегов не было видно. Жара, и море как зеркало. У нас целый флот: большие и малые пароходы вытянулись в линии; баржи, паровые и простые, миноносцы – всего более тридцати кораблей разного рода. Генерал Врангель собрал, очевидно, все, что мог. Мы шли на Ейск, но вдруг среди открытого моря стали. Я купался в море прямо с «Амвросия». Наша флотилия стояла не долго и наконец двинулась на юг. Стало известно, куда мы идем: это станица Приморско-Ахтырская, или просто Ахтыри. Скоро показался низкий песчаный берег, никаких поселений не было видно. Наши миноносцы для приличия постреляли немного по какому-то советскому пикету. Потом мы пересели в лодки и двинулись к берегу. Некоторые казаки разделились и верхом на конях бросились в воду. Теперь они едут на подводах, закутанные во что попало. Лодки до берега не доходят, поэтому снимаем штаны и выходим на берег. Потом идем и едем дальше в станицу Ахтырскую. Станица в 12 верстах от места высадки, часть наших высадилась прямо в станице. В станицу мы пришли уже ночью и ночевали в доме какого-то купца. Я назначен помощником начальника связи при дивизии Казановича.

2 августа мы занялись проводкой телефонов. Прилетел советский аэроплан и сбросил бомбу. У бил нескольких обывателей и полковника Реформатского. Горько плакала его жена, тоже офицер Русской Армии. Вечером в штаб Казановича прибыли несколько начальников частей с докладом. Происходило