к Днепровской, нам приказали повернуть обратно. Надо сказать, что драпал только штаб, а боевые части продолжали бой. Подъезжаем к Тимашевке, там на гребле у мельницы застава. На заставе нам сообщили, что юнкера-алексеевцы отбили атаку 15 тысяч красных, но, кажется, красные опять наступают. Действительно, бой продолжал греметь за станицей. Затем стали падать снаряды возле мельницы и по дороге от мельницы. Вероятно, красные вообразили, что бьют по отступающим.

Двинулись мы опять из Тимашевки. Я ехал на одной подводе с раненым адъютантом Алексеевского училища. Он ранен легко в ногу навылет, но все-таки задета кость. Нас обстреливали, и снаряды ложились недалеко от дороги. Ночью прибыли в Днепровскую. Поужинали сливами у какой-то казачки и вообще в этот день почти ничего не ели. Наши пленные проявили вольную или невольную преданность нам, а именно – усердно удирали вместе с нами, и один говорит другому: «Беги вперед! Нашим не попадайся, посекут!»

Августа 10-го. Двинулись дальше из Днепровской еще до рассвета и пошли на Гречаные хутора. У нас образовался огромный обоз. Едут хозяйственные части, канцелярии, перевязочные пункты, снаряды, патроны, едет и наша команда связи. Подводы собрали с окрестных станиц и хуторов. Обоз растянулся на несколько верст от горизонта до горизонта. Замыкает шествие аэроплан, везомый лошадьми. Везут раненых, слышны их стоны и крики. К полудню прибыли на Гречаные хутора. По улицам лежали раненые. Запомнил я одного из них: лежит ничком, часто дышит и глядит страдающими глазами. Возле него суетятся санитары. Другой – убитый – лежит у плетня залит кровью, руки скорчены, и около стоит конь, понурив голову. Обступили его другие казаки, сняли оружие и увели коня. Потом хоронили на кладбище убитых юнкеров, человек десять. Вырыли братскую могилу и отпели, как следует. Отпевал местный священник; вид у него жалкий, ряса измята. Трупы изуродованы, вся атмосфера – крайней грусти и печали. Поставили им крест без надписи. К вечеру прибыли на Лебяжьи хутора. Остановились у священника. Он нас угостил великолепным белым арбузом и чаем.

Августа 11-го. На заре двинулись дальше и прибыли в станицу Гривенскую. Это большая станица, расположенная на так называемой протоке. Протока – это рукав Кубани, не очень широкий, но глубокий и с быстрым течением.

Августа 12-го. Утром опять выступили в поход. От Тимашевки до Гривенской это было отступление. Теперь опять переходим в наступление. Пошли к станице Ново-Николаевской. По дороге проходили поле недавней битвы. Следов немного: штук восемь убитых лошадей, несколько разбитых снарядных ящиков и три трупа. Один простенький рыжий мужик с искаженным лицом и застывшим криком на губах. Убит шашкой по затылку. Другой лежит посреди дороги. Гнусная советская рожа: бритая, а волосы длинные. Третий в стороне. Одеты в грязную парусину. Обувь сняли, остались только портянки.

Наш колоссальный обоз идет степью и вдруг стал. Это случается очень часто из-за порчи подвод. Но на этот раз дело затянулось. В чем дело? Проносится известие— дорога закрыта: впереди красные. Вдоль обоза носится на коне довольно забавная и печальная фигура. Это старый казачий генерал Закладный363. Он начальник обоза, симпатичный старик. Он горячится, ругается и даже лупит казаков нагайкой. Ему вслед улюлюкают. Теперь он командует: «У кого есть винтовки – становись в строй!» Выходит довольно много народу. Выхожу и я, а некоторые прячут винтовки в солому. Закладный дует их нагайкой, и в результате образуется сводная рота. Нас рассыпают цепью и ведут полем к далекому кургану. Обстановка неприятная, пыльный ветреный день, солнце в глаза, под ногами шелестит сухой бурьян. Впереди на кургане Улагай со штабом. На горизонте какие-то всадники. Как будто рубятся, но слишком далеко, не разглядишь. Говорят, сейчас будет бой под станицей Ново-Николаевской. Какой-то маленький бой действительно произошел, но далеко впереди, нам не пришлось участвовать. Благополучно двинулись вперед и скоро прибыли в станицу Ново-Николаевскую. Узнали здесь скверную новость – красные изрубили здесь несколько десятков молодых казаков, чтобы не приставали к нам.

Августа 13-го. Наутро двинулись дальше. Перед отъездом мне приказали оставить в станице двух казаков с телефоном, чтобы они следили за противником и доносили нам. Иначе говоря, оставить двух казаков на погибель. Но мои казаки Шилка и Шпыгарь оказались не дураки и, немного поболтавшись в станице, вернулись к нам. Подошли мы к хутору Желтые Копани, и шедший впереди стрелковый Кубанский полк вступил за хутором в бой. Весь наш обоз столпился перед хутором и ждал результатов боя. За хутором трещат пулеметы и винтовки, вспыхивают шрапнели; идет легкий дождик.

Нет ничего хуже такого пассивного ожидания. Не знаешь, двинемся ли дальше или из-за хутора вылетит красная кавалерия и начнет рубить. А полковник Иванов, мое начальство, спит на возу под шум боя, и ему на лицо падает дождь. Наконец часа через полтора красные удрали, и мы вошли в хутор. Стали доставлять убитых и раненых. Пронесли молодого казака – ран не видно, глаза полузакрыты, лицо спокойно, будто спит, только страшно бледен. Положили его на солому под навесом. Потом прибыла подвода с ранеными: стоны, кровь и даже плач. Мы их снимали с подвод и вносили в хату. Суетится тут сестра – жена поручика Славутинского – и ничего не знает и не умеет. Потом мы заказали в одной хате карасей и хорошо закусили. Потом двинулись в станицу Ново-Джерелиевскую, куда и прибыли вечером. Отпевали наших убитых в этом бою – всего трех. Нас все время провожает похоронное пение. Каждый день или мы кого-нибудь хороним, или жители. Обращают на себя внимание здешние церкви. Это – большие красивые кирпичные здания, но хуже, чем в городе. Говорят, казакам некуда девать денег, вот и строят церкви. Край здесь очень богатый.

Августа 14-го. Провел я телефон Кубанскому стрелковому полку. Сидели тихо и спокойно. Вдруг – наш пушечный выстрел. Бегу к начальству за приказаниями. Казанович ругается: «Что вы – услышали выстрел и уже испугались!» Кто-то обмолвился словом «тревога». «За одно слово «тревога» буду вешать», – говорит Казанович. Однако за станицей начался бой. Наши устроили наблюдательный пункт на колокольне, провели туда телефон, и пошла работа. Наши орудия, к сожалению – только два, работают превосходно. Бьют шрапнелью без промаха и каждым выстрелом вырывают по 150 шагов фронта. Наступает пехота. В телефон слышна команда: «Девять ноль». Затем – бах, бах и т. д. Палят и красные по станице, шрапнель так и свищет. Наконец они попали в колокольню и оборвали кабель. Спешно починяем телефон – бой продолжается. Показывается красная конница. «Бейте по коннице», – приказывает Казанович.