Августа 23-го. Сегодня меня опять послали в штаб Казановича. Приехали. Оказывается, он стоит уже на Веселых Хуторах. Жители все разбежались, увезли имущество, угнали скот. Казанович устраивается, будто на год: выбирает себе столовую, спальню и прочее. Соединились телефоном с фронтом. Фронт держат по очереди полки Алексеевский и Кубанский стрелковый. Алексеевский полк ненадежен. В нем масса вчерашних красных. Хутор под самой рекой, кругом камыши, на которые мы поглядываем с тревогой. Говорят, в этом году по причине засухи они стали проходимы и оттуда могут появиться красные. Поэтому я сплю не раздеваясь и не расстаюсь с винтовкой. Оказалось, что у нее мушка сдвинута в сторону. Вот почему я не мог попасть ни разу. Каждый вечер красные поднимают усиленную орудийную пальбу. У них 12 орудий, что мы видим по вспышкам, а у нас только два. Мимо нас проходят наши последние части, скоро, видно, наша очередь отступать. Стоит чудная погода, а ночи прямо волшебны. Кубань, сады и хутора наполняются серебристым голубоватым туманом, река как зеркало, и только плывущие по реке трупы конские и изредка людские портят красоту. Наше начальство покупает у извозчиков лошадей и повозки по вольной цене и только у желающих. Бедные извозчики все «желающие», потому что на обратном пути их ловят красные и убивают всех, кто с лошадьми, а без лошади возможно проскользнуть домой незаметно.

Августа 26-го. Сегодня красные с утра палят по нам из пушек, но редко, и все снаряды аккуратно ложатся за реку в камыши. К вечеру они изменили прицел и положили 3 снаряда вокруг нашего штаба треугольником. Это значит, следующий снаряд будет прямо по штабу. Вечером к нам приехал на автомобиле Улагай. Я слыхал его беседу с Казановичем. Казанович говорит: «Мы хотели повторить поход Корнилова, только с поддержкой интендантства. Мы хотели взять Екатеринодар». – «Какой там Екатеринодар, – говорил Улагай, – когда Тимашевку не могли удержать! Дураки красные, что не пустили нас в Екатеринодар, оттуда не ушел бы ни один человек».

Августа 27-го. Сегодня утром приказали мне убрать все. Наконец и мы уходим. К вечеру благополучно прибыли в Ачуев. Это оказался вовсе не город, а ничтожный поселок. Большая и хорошая церковь, дом священника, огромный ледник, сараи и чаны для засолки рыбы, в общем, домов штук десять. Кругом камыш, песок и болото. Мне удалось получить от какого-то коменданта 13 фунтов муки, то есть по одному фунту на каждого человека моей команды. Мы из этой муки сварили галушки в патронной жестянке да еще положили туда три коровьих ножки, найденные на дороге.

Августа 28-го. Остановились в одном доме с Улагаем. Я видел, как ему понесли черную икру в салфетке. Опять прилетели красные аэропланы и бросали бомбы в Ачуев. Наши положили телегу на бок, укрепили на колеса пулемет и палили в аэроплан. И наши пулеметы, и красных бомбы одинаково палят мимо. Вечером мне приказали снять телефонную линию от Ачуева до места посадки и дали в помощь юнкеров. Ночью уборка линии была закончена, и мы сели на пароход.

А. Долгополов364

Фельдфебель Зуев365

Была теплая, темная сентябрьская ночь двадцатого года. Ожидая подводы на М. Рогачик, Таврической губернии, где стояла моя часть, я должен был заночевать в селе Федоровка. Маленький дом коменданта не мог вместить и сотой доли всех остановившихся на ночлег. Такая тихая, теплая осенняя погода, небо, покрытое мириадами ярких звезд, невольно влекли вон из дома. Я вышел на обширный двор, сплошь занятый кубанцами, которые укладывались спать на земле, подостлав солому.

Я был удивлен – а где же кони? Из расспросов узнал, что это казаки-партизаны генерала Фостикова, недавно перевезенные из Грузии в Крым. Все они были одеты в сильно поношенную разнокалиберную одежду, все были худы и черны – черны от грязи, которая въедается в кожу за долгие месяцы похода, дымных костров, недосыпания. Большинство из них были молодые, почти мальчики. Разместившись на ночлег у самого стога сена, я со своим приятелем невольно стал слушать рассказ казачонка, лежавшего в нескольких шагах от нас.

«…Ничего у нас уже не было, ни патронов, ни хлеба. Захватили нас красные в горах и пригнали в Туапсе, в Чека. Чекисты били нас нещадно, мы не отрекались – служили, мол, у генерала Фостикова. Было нас человек 5 на суде, приговорили к расстрелу. Когда вели через город, народ на нас кричал, плевал, бросал всякие гадости. Если бы не чекисты, которые нас вели, нас бы растерзали тут же на улице.

Больше всех старался старшой чекист, он был верхом, в кожаной тужурке, нагайкой лупил нас по головам и кричал народу, что он ведет нас на расстрел по приговору суда и никто не имеет права вмешиваться в советское правосудие. То ли, что он бил нас нагайкой, то ли вид у него был страшный, но нас оставили в покое.

Вывели нас за город. Чекист-то этот самый зловредный, по фамилии Зуев, вытащил бутылку водки из хурджины, опрокинул ее себе в рот, а потом отдал остальным чекистам – было их пятеро, которые вели нас, – а сам кроет нас матом и нагайкой… Были мы босы, оборваны, голодные, избитые, еле живые, а тут этот черт нас мучает… Подошли к леску. Остановились. Вытащил он еще бутылку водки, отпил и отдал своим товарищам. Слез с коня, черт лупоглазый, еле на ногах держится, пьян вдрызг, и говорит: «Вы, товарищи, посидите здесь, отдохните, а я сам эту сволочь пущу в расход». Погнал по тропинке в лес, в одной руке у него наган, а в другой нагайка.

Дошли до обрыва. Выстроил он нас у обрыва – ну, знать, пришел конец – и говорит: «Вот что, хлопцы, я такой же белый, как и вы; я буду стрелять в воздух, а каждый из вас по очереди – вопи изо всей мочи и прыгай в обрыв и спасайся. Больше помочь вам не могу». Обомлели мы, ничего не понимаем, а он стреляет вверх и толкает одного в обрыв: «Прыгай», говорит. Весь хмель с него сошел, а на глазах слезы. Выстрелил он пять раз, посигали мы в обрыв – и ходу. Даже спасибо не успели человеку сказать. Нашли в горах своих с генералом Фостиковым, воевали до Грузии, а вот теперь привезли нас в Крым, идем на фронт».

Несколько слов в рассказе этом меня поразили, и, подойдя к нему поближе, я увидел исхудалого, черного казачонка с умным лицом и