Джейн нашла работу в «Макдоналдсе», а Хейли – в Dollar General. Они переехали в мрачный район Уичито. К тому времени, когда Джейдену исполнилось семь, он уже пользовался лаком для ногтей. «Школа приняла это, а я думала: „Дети есть дети“, – рассказала Хейли. – Потом ему захотелось отрастить волосы. Он захотел колготки, макияж. Он много плакал, желая пойти в школу девочкой». Как только Джейден приходил домой, он надевал девичью одежду. Однажды вечером он сказал Джейн: «Я очень злюсь на тебя». – «Почему, детка?» – спросила Джейн. Джейден ответил: «Потому что ты можешь быть тем, кто ты есть. А я не могу». «Это чуть не разбило мне сердце», – призналась мне Джейн.

В школе хотели, чтобы Джейден прошел курс психотерапии, но Хейли и Джейн не желали, чтобы он работал с кем-то, кто, как выразилась Джейн, «перепрограммирует» его. Они никогда не слышали слова «трансгендер» и понятия не имели о том, что есть другие такие дети, как Ханна. Они узнали о 65-летней трансженщине, Леоне Ламберт, которая руководила группой поддержки. Леона, в свою очередь, представила их в Метропольной общинной церкви, дружественной ЛГБТ конфессии, к которой сама принадлежала, и ее пастору, преподобной Кристине Коль. Эта церковь стала первым общественным местом, где Ханна представилась как девушка.

Когда Ханна пошла в первый класс, в школе стали настаивать, чтобы она вела себя, как мальчик; Ханна сопротивлялась. Леона объяснила Ханне: «Для твоей безопасности сейчас тебе лучше жить двойной жизнью. Они могут избить тебя, они будут придираться к тебе. Просто будь как все. А когда вернешься домой, беги надевай платье и смотри телевизор. В этом штате нет закона, который мог бы защитить тебя». Кристина Коль сказала: «Всю свою жизнь ей придется идти на уступки. Как и всем нам». Хейли и Джейн провели три встречи в школе, чтобы обсудить ситуацию. «Я сказала Джейдену: „Если ты фиолетовый, единственный фиолетовый человек в этом мире, я буду любить тебя до смерти, – вспоминает Хейли. – Но ты не можешь быть Ханной в школе“». Джейн рассказывает: «Ханна называла себя уродом. Это так меня расстроило. Я сказала ей: „Пожалуйста, не употребляй этого слова. Ты не урод“».

Дочь Джейн съехала, но ее сын оставался дома. С тех пор Брайану ставили диагнозы «вызывающее оппозиционное расстройство» – нарушенное отношение к авторитетам – и «глубокая депрессия». В 13 лет он стал нападать на свою мать. В конце концов он совершил попытку самоубийства, поэтому Джейн связалась с социальными службами, чтобы начать лечить его. Брайан пожаловался социальному работнику и был отдан на попечение государства. Среди его обвинений прозвучало и то, что женщины поощряли ношение платьев его братом.

24 февраля 2009 года Джейн подготовила Ханну к школе. «Я обняла ее, поцеловала и сказала: „Когда ты вернешься из школы, тебя ждет сюрприз. Мы будем есть пиццу и пойдем в боулинг“». В 1:30 соцработница, которая контактировала с Брайаном, позвонила Хейли. «Ваш ребенок у нас, – сказала она. – У вас назначена встреча в суде во вторник в 8:30 утра». Соцработница поговорила с Джейденом в школе и спросила, чего бы он хотел, если бы у него было три желания. Джейден сказал: «Превратить всю мою мальчишескую одежду в женскую; стать девочкой; и чтобы мои мужские части тела стали женскими». Соцработница представила это как доказательство того, что Хейли и Джейн «убедили» своего ребенка в том, что он женщина. В документах отмечалось, что у Хейли была женщина-партнер и поэтому ее ребенок подвержен «большей путанице и социальным трудностям, чем другие дети». Судья постановил поместить Ханну в приемную семью со «здоровыми родителями».

Чуть больше чем за неделю Хейли и Джейн потеряли обоих детей. Кристина стала их главным советником. «У Хейли и Джейн нет образования, их родители жили в бедности, – сказала мне Кристина. – Дети не ходили ни к дантисту, ни к врачу, у них не было подходящей обуви. Это не так просто. Но они любят этих детей, и Ханна очень любит свой дом». Приемная семья Ханны не позволяла ей носить женское имя, надевать женскую одежду или делать что-либо еще вне мужских норм. Когда Хейли и Джейн впервые туда пришли, Ханна сказала: «Если мне придется быть мальчиком, чтобы вернуться домой, я это сделаю. Я сделаю все, чтобы вернуться домой».

Теперь за эту ситуацию отвечали социальные и реабилитационные службы Канзаса. «Они откопали какую-то запись в психиатрическом журнале 1950-х годов о трансвеститах, – сказала мне Кристина. – Я говорю: „Это не имеет никакого отношения к ситуации, которую мы здесь обсуждаем“. Но у меня нет большего влияния. Я не знаю, можете ли вы понять, как здесь все плохо». Может быть, трудно отделить трансфобию от гомофобии. Представители социальных служб продолжали говорить в суде: «Мы не отдадим этого ребенка лесбиянкам». Наконец Ханне и ее матерям назначили психотерапевта, Мию Хантсман. Им всем понравилась Мия. «Мы привезли Ханне несколько платьев на терапию, потому что Мия сказала, что она может их носить. „О, я не хочу этого делать, вдруг мои приемные родители узнают“. „Я терапевт, – сказала Мия. – Я устанавливаю правила. Для твоей безопасности можешь делать это только в моем кабинете, дома и в церкви. Ты можешь быть самой собой в этих трех местах“». В другой раз Мия сказала: «Я знаю, что ты хочешь поговорить со своей мамой. Я выйду из комнаты, чтобы вы могли поговорить». Ханна сказала: «Нет, не делайте этого. Я не хочу, чтобы мне влетело». Хейли открыто плакала. «Ханна так напугана, – сказала она мне, сожалея, что Ханна ушла. – Она была как птица, способная летать, ясно? Свободная. Теперь даже с нами она словно в клетке».

Леона Ламберт возила Хейли и Джейн на терапевтические сеансы с Ханной и в конце концов была допущена к участию в терапии. «Боже, как бы я хотела иметь ее мужество в таком возрасте, – сказала Леона. – Даже видя ее, оторванную от ее мам, с разбитым сердечком, я так хочу поменяться с ней местами». Леона показала мне свою визитную карточку с надписью «женщина-самозванка». Я спросил ее, правда ли она так думает о себе. «Это было все, что я могла сделать. Надеюсь, Ханна справится получше». Хейли и Джейн разрешено посещать бейсбольные матчи Ханны. «На стадионе она обратила внимание на мои розовые сандалии, – сказала Хейли. – Она спрашивает: „Мама, можно я надену их на пикник?“ Мне хотелось кричать: „Что плохого, если мой ребенок наденет мои шлепанцы и наденет их там, где имеет право носить свои собственные туфли?“ Но мне сказали, что нельзя. И я должна подчиниться». Следовать этим правилам, кажется, – лучший способ вернуть Ханну в Уичито. Но это тревожные звоночки. «На терапии она сказала, что устала от двойной жизни, – сказала Хейли. – Потом она добавила: „Но я должна это сделать, потому что я плохой человек“». Мия Хантсман диагностировала у нее ситуативную депрессию. В этот момент Хейли сказала, что готова сдаться, что, возможно, ей с Джейн стоит просто завести еще одного ребенка и перестать пытаться вернуть Брайана и Ханну. Это был голос отчаяния, но ситуация действительно всех пугала.

Когда я познакомился с Хейли и Джейн, Ханна не жила дома уже семь месяцев. Женщины видели своего ребенка в течение часа терапии и одного двухчасового контролируемого посещения дома каждую неделю. Им не разрешалось звонить Ханне, а ей не разрешалось звонить им. Наступил восьмой день рождения Ханны, и Хейли и Джейн сделали все возможное, чтобы превратить его в праздник. «У меня был маленький подарок, – рассказывала Хейли, – я отдала его Ханне и сказала: „Держи, малыш“. Она посмотрела на меня так, словно хотела сказать: „Мама, ты меня больше не принимаешь?“ Социальный работник вышел на секунду, и Ханна тут же посмотрела на меня и спросила: „Ты имеешь в виду 'малышка'“? Я ответила: „Когда эти люди рядом, я не могу так говорить“. Я чувствовала, как это низко». Джейн сказала: «Как можно просто сказать ребенку: „Вот здесь и здесь ты можешь быть самой собой, а здесь – нет“? Какое противоречивое сообщение при этом ему транслируется?» Хейли ответила: «Я не знаю, что я должна говорить, а что нет. Мой самый большой страх – вернуть ее, а потом снова потерять. Определенно, если она будет собой, это будет очень опасно для нее и для нас».