Энн обзвонила нескольких местных психологов, прежде чем найти Дарлин Финк в Ноксвилле, трансгендерную активистку и терапевта. После того как Дарлин поставила Керри диагноз «расстройство гендерной идентичности», Энн провела два дня, исследуя эту тему. «Потом мы пошли в Walmart и купили одежду, кошелек, бижутерию и куклу Барби, – сказала Энн. – Блески для губ разных цветов. Она была так взволнована. И тогда прозвучало: „Я хочу изменить свое имя“. Сначала она выбрала Перл из „Губки Боба“. Но я это отвергла. Мы остановились на имени Келли». Перемены были ощутимы. «Она была ребенком, которого я хотела вырастить, счастливым человеком, который чувствует себя комфортно в своем собственном теле».

Клэй был зол, и в течение нескольких недель он отказывался обнимать Келли. Затем он рассказал своему 80-летнему отцу, что происходит. «Не вини ни Келли, ни Энн, ни себя, – сказал отец Клэя. – Такие вещи случаются. Я видел это по телевизору». В тот вечер Клэй впервые обнял Келли. Мать Энн, однако, сказала, чтобы она не думала о возвращении этого ребенка в Миссисипи, а сестра Энн перестала с ней разговаривать. «Но все было гораздо сложнее, – говорит Энн. – Моей сестре пришлось очень много работать, чтобы завоевать уважение в нашем городе и не слышать от людей: „Ты по-прежнему та грязная, нищая девчонка“. Из-за Келли она могла бы стать объектом сплетен и насмешек».

Энн рассказала обо всем директору школы. «Я уже поговорила с двумя учителями, и после того, как я все объясняла в течение получаса, они восприняли все нормально», – сказала она. Энн чувствовала себя уверенно; она была себя принятой. «В нашем городе люди приходили на ужин; они приглашали моих детей на дни рождения; я подружилась с людьми в квартале. Ходила в церковь. Я действительно думала, что мы стали частью этой общины. Оказывается, я даже не знала людей по-настоящему».

На следующий день после возвращения Энн из школы начались телефонные звонки. «Я не узнавала голоса, – сказала Энн. – Они собирались выпотрошить ее. Они собирались отрезать ей гениталии и обращаться с ней как с женщиной, которой она хотела быть. Они грозились похитить ее из школы или с парковки, так что я больше никогда ее не увижу. Некоторые грозились убить ее». Энн была в растерянности. «Ей восемь, – сказала Энн. – Она самый маленький ребенок в классе». Энн никогда особо не задумывалась о Ку-клукс-клане; раз в год они устраивали на главной площади митинг, похожий на большой парад. «Я думала, это просто кучка дураков, которые наряжаются в свои костюмы. Оказывается, это все были они». Когда на следующий день Энн попыталась войти в школу, уборщик, которого она знала десять лет, не пустил ее в здание. Ее педиатр попросил о встрече в его офисе. Он сидел у бассейна загородного клуба вместе с другими людьми из баптистской церкви. Он сказал: «Люди не обсуждают, причинят ли они вред тебе и Келли. Они планируют, когда, как и что сделать. Или вы отдалите ребенка в приемную семью где-то еще, или он не доживет до следующего учебного года». Энн пошатнулась. Она вернулась домой, зарядила дробовик и уснула под дверью. «Мне звонят по сотовому соседи и говорят: „Энн, перед твоим домом припаркованы машины, люди подглядывают через забор“. Конечно, они еще не знали о Келли. Они перестали звонить, когда до них дошли слухи».

Энн познакомилась в сети с Морин, которая сказала, что в большом южном городе, где она живет, все было лучше. Энн решила, что это место ничуть не хуже любого другого. Она продала все, что могла, в интернете; Морин предложила внести залог за трейлер, который она могла бы арендовать. «Я дала понять, что вооружена, – рассказывает Энн, – и что убью любого, кто ступит на мое крыльцо. Звонки продолжались, и я сказала им: „Мы вам не угрожаем. Мы уходим“. Я посадила детей в фургон со всем необходимым и уехала. Поместились все, кроме собаки». Клэй остался, потому что ему нужно было сохранить работу. Через несколько дней он вернулся домой и обнаружил, что толпа выпотрошила собаку и прибила ее останки к забору. «Это было предупреждение, чтобы мы никогда не возвращались, – сказала Энн. – Мы и не вернемся. Я никогда больше не увижу город, в котором выросла. Я никогда не увижу свою мать и сестру».

Рассказывая все это, Энн заплакала. «Я знала, что я лесбиянка, когда мне было 14 лет, и держала это в себе 21 год. Я вышла замуж, чтобы соответствовать нормам и быть любимой, сохранить свой дом, семью, церковь и все, что было важно для меня. Я не хотела отказываться от всего этого, чтобы быть самой собой; я предпочитала жить во лжи. Я бросила все это за месяц ради Келли. Вот насколько она мне важна. Я все рассказала Клэю два дня назад». Энн боялась, что Клэй скажет, что она и ее ориентация повлияли на Келли; оказалось, что Клэй боялся, как бы Энн не подумала, что это произошло из-за того, что он был недостаточно хорошим отцом. «Все пришло к тому, что ни один из нас не виноват, – сказала Энн. – Он просто сказал: „Ну, это многое объясняет“. Мы теперь лучшие друзья, чем когда-либо». Энн посмотрела в окно. «Забавно, как могут меняться приоритеты. У меня есть эта счастливая маленькая девочка. Внезапно дом, который построил мне папа, перестал иметь значение. Не поймите меня неправильно. Я скучаю по нему. Но, когда она выходит из автобуса и ты видишь это счастливое личико, в нем заключается весь мир. Я не отказалась от единственной вещи, которая действительно значима».

Повседневная жизнь остается сложной. В течение первой недели Энн не выпускала детей на улицу на случай, если бы за ними следили, и даже когда мы встретились, она не выпускала их из поля зрения. Преподавательская работа требует рекомендаций, но она не хотела, чтобы кто-то в ее новом городе общался с кем-то из старого, поэтому она не могла работать в своей области. Энн должна была работать с детьми над тем, чтобы не выдать Келли. Маршалл и Гленн жаловались, что не знают, как сохранить все это в тайне и что делать, если они столкнутся с вопросами. Поэтому Энн объявила детям, что проведет с ними эксперимент. Она велела им всем сесть прямо за дверью трейлера, а сама вышла на улицу на несколько минут. Затем она вошла, распахнув дверь, и сказала: «Привет, дети. Я Энн О'Хара, и у меня есть вагина». Все они убежали с криками, как она и предполагала. «Никто не хочет этого слышать, – сказала она. – Это не секрет. Это личное. Анатомия Келли – это тоже ее личное дело».

Пока Клэй работает на фабрике, у них есть страховка, чтобы оплачивать лекарства для детей. Кроме того, его зарплата покрывает расходы на жизнь в Теннесси. Энн живет на деньги от продажи газонокосилки и автомобиля, а также на пособие, которое она получает за усыновление детей с особыми потребностями. «Мы получаем 1900 долларов в месяц, – сказала она. – Проживание в этом трейлере, аренда и коммунальные услуги, стоят 900 долларов в месяц. Я трачу около 100 долларов в неделю на продукты и около 25 в неделю на бензин. У нас есть много пасты Tuna Helper, гороховый суп, рогалики и йогурт. Я встаю утром, собираю их в школу, они садятся в автобус, и я снова ложусь спать. Я встаю так, чтобы успеть принять душ до их возвращения. Потом играю с ними и делаю с ними уроки до того, как укладываю их, снова засыпаю. Я бодрствую больше, чем раньше. Но я не повесила занавески и ничего не украсила. У меня нет сил».

У Энн есть на примете другое безопасное место, если здесь все развалится. Она точно знает, как будет переезжать и что будет делать. Когда я предложил ей поговорить со школьными администраторами о том, почему она не может предоставить рекомендации для новой преподавательской работы, она ответила: «Лучше я буду работать на бензоколонке, но никому не скажу, что мой ребенок – трансгендер». Мы шли через трейлерный парк навстречу школьному автобусу. Трое шумных детей выскочили оттуда и бросились обнимать Энн. Она стояла там, сразу после нашего долгого, тяжелого разговора, в объятиях этих детских ручонок и смеялась от радости.