Постепенно гость осмелел. Он с любопытством оглядел маленькую, с низким потолком кухоньку, в которой не было даже окна.

— Один живете?

— Один как перст, — кивнул Матэ.

— Не женаты?

— Нет.

— Значит, развелись.

— Не совсем так.

— Тогда, значит, врозь живете, — проговорил железнодорожник, поправляя огонь и готовясь бить яйца. — Жена сама ушла или вы ее выгнали?

— Ушла. Так будет точнее.

— И после этого не встречаетесь с ней?

— Иногда, но очень редко.

— Ну и правильно, — согласился гость и, рассмеявшись, осторожно посмотрел на Матэ, который следил за тем, как жарится сало.

— Так может говорить только старый холостяк, — заметил Матэ.

— Это я-то старый холостяк? — уже серьезно спросил железнодорожник и, прислонившись к шкафу, вытер тряпкой руки. — Хорошо бы!

— Хотите сказать, что вы с женой не душевно живете?

— О боже! Если бы и моя жена взяла вдруг да и ушла от меня, как ваша, — вздохнул железнодорожник. Он хотел было рассказать, что, к счастью, редко бывает дома, проводя большую часть времени в разъездах, либо сидя в багажном вагоне, либо валяясь где-нибудь на койке в общежитии, но не сказал.

Зашипело сало на сковородке. Матэ вывалил в нее мелко нарезанный лук и посолил. Оба увлеклись приготовлением яичницы. Приятно запахло жареным луком.

Железнодорожник вытер лоб.

— Женщины думают, что если бы их не было на свете, то нам, мужчинам, пришел бы конец, — сказал он. — А ведь не такое уж это плохое дело — жить одному, а?

— Я привык, — ответил Матэ.

— И давно так?

— Три года.

— Готовить вы, как я вижу, не любите?

— Не очень. Обычно поздно прихожу домой. За день так устанешь, что не до готовки.

— Я это сразу заметил, — согласился железнодорожник. — Вы еще молоды. Вам можно дать самое большее лет тридцать пять... — И, бросив взгляд на забинтованную руку Матэ, спросил: — А что у вас с рукой? Почему она перевязана?

Матэ молчал, словно подыскивая нужные слова.

— Ранили, — сказал он после паузы. Здоровой рукой он поддержал свою перевязанную руку, будто она вдруг заныла. — Ногу вот тоже прострелили мятежники, но и я им показал.

Железнодорожник покачал головой, его хорошее настроение сразу пропало.

— Понимаю, — строго сказал он.

Оба ели с большим аппетитом, а когда все было съедено, даже вытерли растопленное сало на тарелках кусочками хлеба.

Матэ включил старенький «Телефункен», подаренный ему еще тестем.

Осмелев, железнодорожник внимательно разглядывал незамысловатую обстановку комнаты: старый шкаф, двуспальная кровать с периной и горкой подушек, как принято застилать в селах. На одной из стен гость заметил большой выцветший квадрат: раньше здесь висела икона. На узкие окна опущены видавшие виды деревянные жалюзи.

— Эту квартиру мой отец получил от шахты, — снова наполняя стаканы, сказал Матэ. — Когда мои сестры повыходили замуж, мать упросила меня переехать жить в этот дом. Бедняжке не хотелось оставаться одной. После ее смерти у меня отпало всякое желание перебираться в город. Правда, рано или поздно придется уезжать отсюда, шахта все время расширяется. Под нами на глубине ста пятидесяти метров находится забой, в котором работают шахтеры.

Железнодорожник испуганно вздрогнул:

— Не хватало еще только, чтобы земля под нами обвалилась.

— В поселке под многие дома уже пора подводить крепежные стойки... — продолжал Матэ. — Что касается меня, то я охотно остался бы здесь. Эта квартира меня вполне устраивает. Здесь я вырос, и эти места мне дороги.

— Вам?! — воскликнул железнодорожник, освободившись от своих дум. — Да вам не здесь, а во дворце следовало бы жить! Это я вам точно говорю! — И он с силой стукнул кулаком по столу.

Вскоре захмелел и Матэ. И вновь, вот уже который раз за вечер, перед его мысленным взором появился Крюгер, хотя Матэ и старался не думать о нем. Крюгер крепко-накрепко запал ему в душу. Самым ужасным для Матэ было то, что в его память навсегда врезалось блестящее от пота лицо Крюгера, озаренное широкой радостной улыбкой, запомнились его голубые глаза и тяжеловатая, но подвижная фигура.

— Мне сорок пять лет, дорогой друг, — начал захмелевший железнодорожник. — Скоро вы поймете, что это самый плохой возраст для мужчины. Вам, так и быть, признаюсь: ведь когда-то я мечтал стать путешественником. Мечтал объездить весь мир. Хотел побывать в Тибете, в Африке! Поплавать в Тихом океане!.. Было время, когда я чувствовал, что сидеть на одном месте просто не могу, мне нужно все время ездить и ездить... — Гость устало опустил голову на грудь. — Вот вы сейчас, наверное, думаете: «Ну и глупый же этот железнодорожник! Сколько ездит на своем поезде и все никак не наездится!» Да вы себе и представить-то не можете, какие чувства одолевают человека, который постоянно трясется в багажном вагоне, прицепленном к черному от копоти паровозу. И, несмотря ни на что, я до сих пор не расстался со своей юношеской мечтой! А ветер несет в багажный вагон гарь и копоть от паровоза, дыши ими, пока тебя не начнет выворачивать наизнанку. Но вам этого не понять, вы ведь считаете, что я разъезжаю туда-сюда в свое удовольствие.

Железнодорожник растянулся на диване и задремал, однако вскоре очнулся.

— У вас нужно учиться, — проговорил он, показывая пальцем на Матэ. — Если бы мне не было сорока пяти, я стал бы у вас учиться жить, честное слово! Товарищ Крюгер, мой сосед, очень много хорошего рассказывал о вас...

Железнодорожник еще раз помахал Матэ рукой и исчез в конце улицы.

Когда он скрылся из глаз, Матэ пошел по парку. Повсюду голые ветви, розовые кусты втоптаны в землю. В конце парка возвышалось здание областного комитета партии. На сером фронтоне выбоины от пуль. Вход в здание, оформленный в античном стиле, основательно обезображен пулями. Одна из колонн валялась недалеко от лестницы. С северной стороны, выходящей на главную улицу, здание уже одето строительными лесами. Напротив изуродованного входа под каштанами стояла «Победа» синего цвета.

Машина эта в настоящий момент была единственным транспортным средством обкома, способным передвигаться. Матэ внимательно осмотрел машину и, как человек мало смыслящий в ней, постучал по кузову, решив про себя, что весной, когда снова придется разъезжать по районам, надежнее всего будет оседлать