исследование их судеб дает основания не для единичных заключений, а для широкого обобщения. Перенося действие из одного временного пласта в другой, Шерфиг получает возможность продемонстрировать и самый процесс воспитания — а точнее, уродующую деформацию, которой подвергается в процессе воспитания человеческая личность, — и результат, к которому это приводит. Читатель может наглядно сопоставить те задатки, которые были первоначально заложены в каждом из учеников одного класса респектабельной гимназии, с убогим и своекорыстным миром интересов и чувств тех «мужчин в расцвете сил», которых общество вырастило и воспитало из этих мальчишек.

В числе персонажей нового романа Шерфига мы встречаем и Теодора Амстеда, и его друга Могенсена, самоубийство которого толкнуло Амстеда на то, чтобы превратиться в «пропавшего чиновника». Но рядом с ними — еще много других людей, судьбы которых не менее трагичны, так же исковерканы тем, что их «весна» была сознательно и планомерно «загублена». «Все они мечтали о чем-то другом, пока бездушная машина не зажала их в свои тиски и не превратила в то, чем они стали теперь. И пока их воспитывали и вразумляли, они не понимали, что над ними творят. Они и сейчас не сознают этого». Эти горькие слова, сказанные Шерфигом от своего имени, — один из чрезвычайно редких случаев, когда писатель открыто выражает свое отношение к изображаемому, тем самым подчеркивая важность этого вывода.

С некоторыми действующими лицами этого романа читатель вновь встречается в романах «Идеалисты» и «Замок Фрюденхольм», где прослеживаются события последних предвоенных лет и периода оккупации. В «Идеалистах» Шерфиг высмеивает и обличает тех интеллигентов-обывателей, которые старались не замечать реальной опасности фашизма и искали панацеи от всех социальных болезней в мистике, оккультизме, вегетарианстве и т. п. В романе «Замок Фрюденхольм» Шерфиг, впервые в датской литературе, воссоздает подлинную картину жизни в оккупированной Дании. Опираясь на исторические документы, собственные воспоминания и рассказы друзей-коммунистов, писатель ведет глубоко правдивое повествование о бесчинствах захватчиков, о соглашательстве политических заправил, о предательстве местных пособников фашистов и о героической борьбе датского Сопротивления, призванного к жизни и возглавленного коммунистической партией.

Особое место в послевоенном творчестве Шерфига занимает роман «Скорпион». Это произведение было создано в годы «холодной войны» по прямому заказу коммунистической партии. В Дании шел в это время скандальный процесс, так называемое «дело Паука», в ходе которого были выявлены такие злоупотребления правительственных чинов, столь постыдная коррупция и тесная связь между воротилами черного рынка и полицией, что результаты расследования были поспешно засекречены. Именно история этого процесса и стала основой сюжета романа «Скорпион», печатавшегося отдельными главами в газете «Ланд ог Фольк».

Поскольку коммунистическая газета в тот период непрестанно подвергалась судебным преследованиям, Шерфиг сделал все возможное, чтобы самые ядовитые разоблачения, заключенные в романе (кстати сказать, основанные на документальном материале), не могли стать поводом для привлечения газеты к суду. Этим объясняется неопределенность места действия (хотя любому читателю-датчанину сразу же ясно, что это — Копенгаген), вымышленные "космополитические» названия улиц и имена героев и т. д. Эта вынужденная мера стала дополнительным сатирическим приемом, так как убедительно свидетельствовала об ущербности хваленой «свободы слова».

Но роман «Скорпион» интересен не только остротой политической сатиры. В нем мы встречаемся с героем, казалось бы, очень близким по своему характеру к персонажам «Пропавшего чиновника» и «Загубленной весны». Скромный школьный учитель Карелиус, законопослушный и мирный обыватель, волею обстоятельств оказывается вовлечен в скандальный процесс и едва не становится жертвой продажного правосудия. В отличие от Амстеда, Карелиус, однако, не воспринимает все происходящее как должное и отнюдь не склонен провести остаток своих дней в тюрьме. Хотя даже и в финале романа он далек от активного протеста, все пережитое рождает в Карелиусе ощущение беспокойства и неясное представление о необходимости каких-то изменений в существующем порядке вещей. «Маленький человек» не остался прежним, он начинает прозревать, он не безнадежен — таков оптимистический вывод, к которому приводит нас автор.

Уже в повести «Мертвый человек» наметились многие особенности, ставшие затем характерными для всех произведений Шерфига в этом жанре. Прежде всего, это композиционный прием «ложного детектива». Во всех романах завязкой сюжета служит таинственное событие — нераскрытое убийство, подозрительное исчезновение, смерть при сомнительных обстоятельствах. И во всех романах автор умело переключает внимание и интерес читателя с детективной линии на истинное содержание произведения. Дочитав роман до конца, мы иногда так и не обнаруживаем разгадки тайны или попросту успеваем утратить к ней интерес. Справедливо замечает один из исследователей творчества Шерфига, что как образцы детективного жанра его романы «никуда не годятся», — писатель и ставил себе иные цели. Вместе с тем загадочные события, открывающие роман, не только призваны увлечь читателя с первых же страниц, но и входят органически в сложный комплекс социальных проблем, составляющих его содержание.

Манера повествования, избранная Шерфигом в первом романе, так же в основном сохраняется в его последующих произведениях. Нарочито бесстрастный тон, почти полное отсутствие комментариев и отступлений, лаконичность описаний и характеристик призваны как бы подчеркнуть объективность авторской позиции: писатель, казалось бы, лишь констатирует происходящее, не высказывая своего отношения к событиям и персонажам. Однако за этой сдержанностью скрывается тонкая ирония и едкий сарказм, сострадание к своим героям или неприязнь к ним. (Особенности стиля Шерфига делают его произведения очень трудными для перевода — при кажущейся простоте и прозрачности почти каждая фраза многозначна и полна скрытого смысла.) Именно эта мнимая объективность авторской позиции позволяет Шерфигу достигать необычайно сильного сатирического эффекта, когда он в повести «Пропавшая обезьяна» включает в текст заумные рассуждения, дословно цитируемые из подлинных работ «теоретиков» модернистского искусства, или в романе «Замок Фрюденхольм» использует материалы прессы и официальные документы периода оккупации, содержание которых явно противоречит истинному положению вещей, изображаемому в книге.

Интересно, что если в «Мертвом человеке» повествование велось от первого лица, и рассказчик отчетливо идентифицировался с автором (в некоторых местах он даже назван по имени), то в дальнейшем Шерфиг полностью отказывается от такого приема. Сознательно «удаляясь» со страниц своих произведений, писатель, однако, не лишает читателя своего присутствия: мы все время испытываем ощущение, что рядом с нами находится умный, наблюдательный, обладающий огромным чувством юмора собеседник, который не желает навязывать нам свои