зеленый луг, уходящий к лесу, впритык к которому белели деревенские хаты. Внизу петляла маленькая речушка, теряясь у леса среди зарослей вербы и осоки. Неподалеку на берегу горел костер, сельские мальчишки, стоящие вокруг него, смотрели из-под рук на пробегающий эшелон.

Что-то до боли родное увидел Николай в этой мирной картине. Этот костер, дети напомнили ему о станице, и в памяти почему-то всплыли знакомые с детства стихи:

Вот моя деревня,

Вот мой дом родной...

Паровоз сипло загудел. Мобилизованные бросились к вагонам, толкаясь и обгоняя друг друга.

— По коням! — шутливо крикнул Михаил Яременко. — Не отставать!

В вагон к станичникам поднялся капитан Буряк — заместитель начальника эшелона. Стройный, худощавый, с черными смоляными бровями. Обмундирование, аккуратно пошитое, ловко подогнанное, выдавало в нем кадрового военного, а полевые петлицы на гимнастерке наглядно говорили, что он прибыл за пополнением с фронта.

— Добрый день, хлопцы, не скучаете? — спросил он с мягким украинским акцентом окруживших его мобилизованных.

— Ребята молодцами держатся, — ответил Николай как старший в вагоне.

— Не дюже волнуйтесь, через двое суток на месте будем. Нам треба только Харьков побыстрее проскочить, а там — зеленая улица до самой цели будет.

— А куда нас везут? — в один голос спросили несколько бойцов.

— Эге, хлопцы, это военная тайна, — улыбнулся капитан, — как прибудем на место, тогда все и побачите.

— Наверное, сразу на передовую, — сказал не то сокрушенно, не то с гордостью Мишка Фатин. — Поезд бежит как оглашенный, без остановок...

— А что ты без оружия на передовой будешь делать? — улыбнулся Буряк. — Думаешь фуражками немца закидать?.. Вначале надо вас обуть, одеть, обучить, как пользоваться оружием, а тогда уже вперед на фашистов...

3

В Харьков прибыли ночью. Город был затемнен, только кое-где на Холодной горе в подъездах домов мерцали синие лампочки.

Стояли недолго. Паровоз отрывисто свистнул, и поезд опять тронулся в путь.

Сморенные сутолокой дня, волнением проводов, дорожными хлопотами, станичники крепко спали на жестких нарах.

Николаевский печник Иван лежал с краю, у стены, и так заливисто с всхлипыванием храпел на весь вагон, что Федор Фатин, лежавший с ним рядом, несколько раз просыпался от такого соседства, испуганно оглядывался по сторонам и тыкал кулаком храпуна в бок.

Николай с Михаилом не спали, стояли у полуоткрытой двери и молча смотрели на большой затемненный город.

Николай уже бывал до этого не раз в Харькове, видел его и днем, и ночью, шумным, нарядным, многолюдным, залитым в ночное время ярким электрическим светом. И сейчас было как-то не по себе смотреть на темные дома, на слабенькие дрожащие точечки синих лампочек, на подслеповато крадущиеся автомашины по темным безлюдным улицам, на привокзальную площадь.

В ритмичном стуке колес как бы слышалось: «На фронт, на фронт...» Николай закрывал глаза и тогда казалось: вагон стоит на одном месте, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Ложись, Миша, — посоветовал он другу, — пора и отдохнуть. Путь предстоит долгий.

— Ты прав, надо часика два всхрапнуть, — тихо промолвил Михаил, — а то, видишь, уже восток начинает белеть: ночь ко дню пошла...

Самому Николаю не спалось. Он старался представить, что его ждет впереди завтра, послезавтра, через неделю. Дома, в станице, когда он впервые услыхал о войне, как-то не почувствовал всю глубину этого неслыханного бедствия. Сейчас, в дороге, по быстрому мельканью встречных эшелонов с эвакуированными людьми, по толчее на привокзальных площадях и маленьких полустанках он сердцем и разумом начал понимать, какая страшная беда нависла над страной.

В первый день объявления войны он представлял ее похожей на польскую кампанию тридцать девятого года, когда их пограничный отряд принимал участие в освободительном походе. Он помнил, как на рассвете семнадцатого сентября в районе Проскурова они вступили на землю Западной Украины. Без единого выстрела форсировали Днестр и за двое суток дошли до Черновиц. На окраинах сел крестьяне в вышитых рубашках, высоких смушковых шапках встречали освободителей с цветами. В городах на площадях проходили праздничные митинги. Красный цвет флагов буйствовал повсюду, слезы радости блестели у всех на глазах.

«Эта война, — думал он, — много принесет горя народу, будет она затяжной и страшной. Но Гитлеру не одолеть нас, сломает он себе шею...»

Паровоз на крутом повороте сбавил скорость, и Николай увидел, как из его трубы веером разлетаются огненные мухи и, оседая на придорожные кусты, медленно гаснут. Уже желтая луна показалась из-за облаков и резво поплыла вместе с поездом на запад. Острые верхушки придорожных елей потемнели, отделились от неба, побежали быстрее назад.

В лицо пахнуло холодным полевым воздухом, настоянным на поспевающей пшенице, прогорклой полыни. Серпик луны покраснел.

Как ни крепились друзья, но к рассвету все-таки сон их сморил. Проспали не больше двух часов. Проснулись, когда весь вагон был уже на ногах. В открытых дверях проплывали поля, перелески, далекие села с белеющими колокольнями, с неподвижными ветряными мельницами. Синее, без единого облачка небо висело над полями.

Изредка в придорожном леске виднелись одинокие домики с белесыми дымками над крышами, с огородной оградой из трех почерневших жердей, со спутанной, пасущейся на пригорке лошадью, лениво махающей хвостом, с белой стайкой гусей, бредущих от сарайчика к мелководному ручейку.

Стучат, стучат колеса, бегут, бегут в голове мысли одна тяжелее другой. Вот снова показалась среди пшеничного поля деревенька с густыми столетними ветлами, со скособоченной часовенкой на погосте, а вот и полустанок с захмелевшими новобранцами и плачущими солдатками.

По всем расчетам скоро должна показаться Полтава. И в подтверждение этому все чаще и чаще стали встречаться эшелоны с фабричным оборудованием на платформах. Тесно, впритык друг к другу стояли станки, лежали пирамиды труб, автомашины, тракторы, прикрепленные к бортам платформ поржавевшей проволокой. В кабинах тракторов и автомашин, под станками, среди деревянных ящиков по-таборному размещались эвакуированные семьи рабочих: женщины, старики, дети. А пообочь от железнодорожного полотна, по грейдерным дорогам плыл поток беженцев. С каждым часом он становился плотнее. Люди теснились на дороге, ехали на повозках по вытоптанному полю. Скрипели телеги, фуры, допотопные тарантасы, цыганские кибитки. Вся эта нестройная толпа в желтоватой дымке пыли со скрипом и гомоном двигалась на восток.

— Тронулась Украина, — со вздохом сказал Михаил, — как река в половодье.

— Да, трудно свои места покидать, — с горечью протянул Николай, — от родной земли уходят...

И тут