через улицу и огородами прокрался на собственный двор. Почему прятался ото всех, и сам не знал, чувствовал только, что так надо.

Вот и знакомое до боли крыльцо, скрипучая входная дверь, сени…

– Катюня, это ты? – раздался голос матери.

– Нет, матушка, это я.

Мишка стремительно вбежал в горницу и припал к ее груди. Татьяна Ивановна, нежно обняв сына, тихо прошептала:

– Вот и дождалась. А Володька где?

Растерев кулаком слезы, Мишка ответил:

– В армию записался. Поди, уже воюет…

– Как – записался?! – воскликнула мать. – Ему же только через месяц семнадцать исполнится…

– Сказал, что комсомолец и ему совесть не позволяет прятаться за чужими спинами…

– Весь в отца. Тому тоже совесть не позволяет жить как все – вот и ушел добровольцем. А нам что делать? Немцы вон всех мужиков, кто не ушел из деревни, подгребли и в амбаре колхозном заперли. Ждут какого-то коменданта.

– Откуда знаешь?

– Да там Никифор, возьми его нелегкая, среди немчуры ошивается. Он и сказал.

– А что Дмитрий Петрович? Не ушел из деревни?

– Нет. С мужиками в амбаре. Да что мы всё о ком-то, ты, поди, голодный…

– Поем, – согласно кивнул Мишка, – но потом. Мама, а тетка Анюта дома?

– А зачем она тебе? – насторожилась Татьяна Ивановна.

– Лёшку ее фашисты убили… – Мишка отвернулся, пряча слезы. – Колонну беженцев бомбили, и мы под бомбежку попали… Как ей теперь об этом сказать?

– Да-а… – перекрестилась матушка. – Горе-то какое! Он же у нее единственным был. Что свет в окошке… А тут такое…

– Так тетка Анюта дома? – повторил свой вопрос Мишка.

– Нет. Ушла следом за вами в райцентр. Говорила, что сын ее у сестры двоюродной ждать будет… А теперь видишь, как дело вышло…

Помолчали.

– И еще… – чуть помявшись, продолжил Мишка. – Я тут, возвращаясь, коровку приблудившуюся встретил. Вымя во! – показал он руками. – Ее бы подоить да пристроить куда…

– Корова-то не казенная? – сдвинула брови мать.

– Нет. Я посмотрел: ни на ушах, ни на боках клейма нет. Потерянная она.

– А коли хозяин сыщется?

– Откуда ему взяться? Я корову ту за селом Купцовом нашел. А село пусто. Ушел народ из Купцова, а скотину фашисты увели.

– Так что же делать? – засуетилась Татьяна Ивановна, ища чистое ведро. – В деревню-то ее вести нельзя – немцы прознают, заберут. Всю скотину побрали… Как теперь жить? – сокрушалась мать. – Только у училки вашей, немки, хозяйство не тронули.

– Это у Эльвиры Рудольфовны?

– У ней. У учительницы немецкого языка, – уточнила Татьяна Ивановна. – Я готова. Веди, сынок.

Корова встретила их протяжным, густым ревом.

– Бедненькая, – засуетилась мать вокруг буренки, – тяжело-то ей как, недоенной… Сейчас, милая, я тебе помогу.

Обтерев мокрой тряпицей соски, мать склонилась над ведром. Через мгновение до Мишки донеслось: бзинь! Бзынь! Это белые молочные струйки ударили в дно ведра. Бзинь! Бзынь!

Вскоре ведро наполнилось.

– Что с коровкой-то делать? – обернулась мать к сыну. – Куда ее спрятать? Корова не велосипед – припрятал – и стоит. А тут животина… Ее и пасти надо, и кормить, и поить, и доить… Забот с коровой по горло!

– А может, к деду Пантелею, в сторожку?

– Это к которому? Бывшему лесничему?

– К нему!

– Справится ли? Стар… А за коровкой уход нужен. Я в сторожку не набегаюсь, далеко.

– А больше некуда. Не немцам же ее отдавать. Уж лучше тогда пустить на мясо! – решительно тряхнул головой Мишка.

2

Дорогу к домушке деда Пантелея Мишка знал – не раз ходил с отцом к нему за медом. Утром следующего дня он, напоследок покормив буренку сваренной матерью прошлогодней картошкой и свеклой, повел ее малоизвестными тропками в лесную глушь. Почему дед Пантелей выбрал это место, Мишка не знал и боялся спросить об этом старого лесничего. Его-то и сменил Мишкин отец четыре года тому назад. И все эти четыре года немало отходил Мишка с отцом по лесным тропам, просекам, дорогам, любя и познавая лес и его обитателей.

Ближе к полудню он вышел на полянку, на окраине которой стояла вросшая в землю по окна избушка. Говорят, что раньше в ней жил старец Никита, ушедший от людей в лесные дебри.

Дед Пантелей, как всегда, сидел на лавочке у завалинки и дымил трубкой.

Подойдя ближе, Мишка поздоровался.

– Нечасто ко мне народец наведывается… С чем пожаловал?

– Я, дедушка, к вам с величайшей просьбой: примите коровку. – Не ходя вокруг да около, как хотел раньше, Мишка в лоб сказал о главном. И лишь после этого пояснил: – Жаль животину. В деревне оставлять нельзя, немцы заберут. А пустить под нож – жалко, больно хороша!

– Эко ты какой хозяйственный! В кого только, не припомню.

– Так я же Мишка Давыдов, Ивана Николаевича сын.

– Вона как! А я гляжу, кого-то ты мне напоминаешь… Значит, Ивана Давыдова сын. А что отец-то не пришел?

– Воюет. В первый же день ушел в райцентр в военкомат… И старший брат ушел. Я бы тоже пошел воевать, да, говорят, мал еще!

– Ничего. Мал золотник, да дорог.

– Так что с коровкой-то? – задал Мишка мучивший его вопрос.

– Оставляй, есть кому присмотреть. Я теперь не один здесь. Народец, от немцев бегущий, просит приютить, а я не против. Пусть, чего там… Лес прокормит. – И, помолчав, спросил: – Ты вот-ка что мне скажи: как там Дмитрий Петрович поживает, председатель ваш?

– Не знаю. Как вернулся из райцентра, его еще не видел. Председателя и всех мужиков деревенских немцы побрали и в амбар колхозный заперли под охрану.

– Плохо! – крякнул дед Пантелей. – А ты мог бы ему весточку передать?

– Передам. Давайте, дедушка, – с готовностью отозвался Мишка.

– Ты на словах передай ему, чтобы он соглашался на всё, что ему немцы предложат. Пусть не геройствует. Ни к чему это… Коровку привяжи вон к тому колышку, а потом зайди в сараюшку. Там кринку с медом возьми. Домой отнесешь. Мед-первоцвет. Душистый, ото всех болезней! Всё! Иди!

Мишка, прихватив кринку с медом и распрощавшись с дедом, поспешил в обратный путь. Без коровы получалось намного быстрее, но все равно путь был неблизок. Мишка шел и все думал, как передать весточку Дмитрию Петровичу и что значит «соглашайся на всё»? А если ему предложат что-либо непотребное?

3

Все утро Мишка таился вблизи амбара. Видел, как менялись часовые, как два немца занесли бидон с водой, как женщины, собрав нехитрую снедь для своих мужей и братьев, через старшего фашиста из охраны передали ее в амбар.

Мишка понимал, что, сколько бы он ни наблюдал за амбаром, приблизиться к нему не удастся.

Ближе к полудню фашисты засуетились. Как выяснилось позже, в Соколовку прибыл комендант – капитан Зиберт. Где-то через час всех запертых в амбаре выгнали и поставили на площади, перед зданием правления колхоза. Мужики и молодые парни – а их Мишка насчитал более трех десятков – стояли молча, глядели угрюмо, исподлобья, и только дядька Никифор суетился перед толпой бывших колхозников, подравнивая первую линию. Баб и девок постарше тоже