к себе ненужное хрупкое стекло, пока я медленно оседаю на колени прямо посреди дороги.

Маленький-маленький, спрятанный среди огромных, но таких легких панелек.

— Ты чего сел, эй? — Он смеется и кладет мне руку на плечо, — я говорил, что не надо так много пить.

— Да я даже не пьяный, честно. Так, немного, — дома перестали лететь наверх, и я не могу оторвать взгляда от того, как они опадают каскадом. Я ощущаю тепло чужой ладони на своем плече, но больше ничего в этом мире нет: только теплая ладонь, голос Друга и ниспадающие дома.

Они рушатся без грохота, синяя глубина втягивает весь звук в себя.

— Когда я думаю, что в этих панельках живут настоящие люди с настоящей жизнью, я так удивляюсь. Они ведь не существуют просто как иллюзия, они заняты своими делами, своими проблемами. Это так… странно. Они как я. И как ты, — правда во время разрушения этих панелек не было видно ни одного человека, — Как ты существуешь без меня? Ну, то есть, когда я тебя не вижу?

— Просто беру и живу, — в его голосе сквозит усталость. Надо бы заканчивать эту наигранную рефлексию и размышления, но, когда перед моими глазами серость буквально разрушается под лазурными разводами, это сделать так сложно.

— Из-за того, что я встретил тебя онлайн, мне до сих пор сложно. Да и башка дурит, ты же знаешь.

— Знаю.

Я вспоминаю наши глупые шутливые мечты о покорении четвертого энергоблока Чернобыля, я вспоминаю о планах на переезд в Канаду, я вспоминаю, как отчаянно ждал момента воссоединения. Все сложилось иначе, чем в мечтах, даже сменились города: с города Н на город М, но эмоции все равно чересчур живые.

Наверное, хорошо, что я человек. Наверное, хорошо, что я слегка выпил.

— Нам с тобой еще на метро успеть надо, ты бы встал. Пойдем.

Пальцы цепляются за яркую джинсу — я так не хочу уходить. Неприятно ощущение ткани на кончиках пальцев, светлые пятна от фонаря на одежде: вкрапления голубого в глубокую синеву, — вот бы запомнить этот цвет навсегда.

Небо синее, джинсы синие, синяки на кистях тоже синие.

Я в последний раз взглядываю на разрушенные окна панельных домов перед тем, как они собираются из осколков обратно в свою изначальную форму. Сверкающие звезды возобновили свое движение по бескрайнему небу, они крутятся безумно медленно, заметно только для меня. Звезды-строители, они возвращают все на свои места, и серые глыбы снова начинают затмевать Цвет.

Глаза закрываются.

И снова Город М

Я слишком далек от культуры. Это абсолютно не мое — я не люблю настоящее искусство, если настоящее искусство можно оценить по строгим критериям. Город М — пример величия, громадных масштабов, гордыни, и мне всегда хочется углядеть здесь грациозность или что-то родное.

Этого нет.

В детстве, как помню, я часто бывал в Городе М проездом. Мы с папой путешествовали на машине тысячи километров, и этот гигант стал нашей небольшой остановочной точкой. Широкие трассы, шумные улицы, духота и вонь, а еще ночной блеск, — для папы он, наверное, был разноцветным — парк аттракционов прямо в торговом центре, искусственные звезды в здании, снег на площади. И самая большая елка на свете.

Я только это и помню о Городе М. Я помню, что здесь мы бывали всего день или два — не больше, но папа спускал практически весь кошелек на бензин, еду и всякую ненужную мелочь. Еда, кстати, такая же, как и дома, только дороже раза в два. Дома в Городе М, как и в остальной стране, — серые твердые и тяжелые. Отличие только в том, что деревьев всегда намного и намного меньше — мой родной Город Т тонул в пышных кронах деревьев, а ближе к июню все дороги были покрыты тополиным пухом, подобному снегу.

Я сейчас не в Городе Т, а еще я не в Городе М из воспоминаний. Я как-то пытаюсь приобщиться к искусству. Люди вокруг меня производят впечатление культурных — их богато-серые костюмы украшены сахарными драгоценностями и обсидиановыми деталями. Цвета настолько глубокие и насыщенные, что начинает казаться, как я вижу нечто новое в обыкновенной палитре. Воздух наполнен дорогими, яркими запахами — сладость мешается с вечерней свежестью женских духов, одинаковые терпкие ароматы мужских одеколонов пестрят и щекочут нос. Непривычно.

Я сюда не вписываюсь, мне кажется. Пытаюсь остановить внезапную тряску. Нога совсем не слушается. Я чувствую себя стиральной машинкой.

Сцена кажется такой далекой — пространство между мной и кулисами почему-то увеличивается. Гомон вокруг подобен туману в голове, он заполняет собой все мое сознание, и я теряюсь в голосах людей. Один голос отделяется от остальных — сверкающей золотой нитью он проносится по моей голове.

— Тревожный котенок, ты чего?

Ах да, я же пришел не один. Я снова начал забывать такие очевидные вещи.

Женя сидит рядом и обеспокоенно смотрит на меня. Кудряшки на голове трясутся в такт движениям. На Жене строгий черный костюм — не такой вычурный, как у остальной публики, скорее лаконичный и совершенно не пугающий. Мы фанаты эстетики академии: длинных пальто, книг и ботинок на толстой подошве. Я каюсь: стал фанатом культуры совсем ненадолго, просто рядом с Женей я чувствую себя выше и умнее.

Женя треплет меня по голове, действительно как котенка. Рука теплая, приятная, мне так и хочется подставиться под нее, чтобы тревога из-за окружения прошла. Мы знакомы не очень долго, но последние события моей жизни — они снова стерты — научили крайне быстро привязываться к людям. Я превратился в тревожный шерстяной комок. Я сижу там, где прежде никогда не был. Я задыхаюсь от обилия запахов.

— Все нормально, нормально, — отвожу взгляд.

— Я на это надеюсь, — Женя говорит тихо, практически шепотом, чтобы мне не было стыдно за свое состояние перед незнакомыми людьми.

Третий, последний, звонок гремит на весь зал, и я дергаюсь от неожиданности. Звучит голос из колонок у самого потолка: надо отключить телефоны, уважать зрителей, не снимать их и главное — получать удовольствие. Хорошо бы его получить, потому что пока что я только порываюсь отсюда убежать.

Мама в детстве заставляла меня читать Булгакова. Мне было лет двенадцать, когда я прочел «Мастера и Маргариту», но ничего не понял. Хвастаться мне это совсем не помешало, хотя все, что я помнил: как переехали Берлиоза и каким забавным был Бегемот, — а еще я хотел стать таким же интересным и серьезным, как Воланд. Потом в моей жизни случились