угодно, но не глазами. Дело совсем не во влаге, а в текстуре этих переливов. Она ребристая, и каждый неровный фрагмент витража моря сверкает по-своему: это совмещение иссиня-черного и небесного, это лазурь и желтый. Волосы спутываются соленым ветром, и я стараюсь поймать его пальцами: подставляю ладони под солнце и капли.

Я хочу съесть море, оно так похоже на шоколад с пузырьками.

Дневное небо тоже ненастоящее, оно притягивающее и, кажется, холодное. Я никогда не думал, что мир на самом деле настолько прекрасен. И тот факт, что я жил здесь все это время, просто не укладывается в голове. Когда я вижу что-то настоящее, все сложные слова и конструкции, которые я так люблю, испаряются. Я просто хочу смотреть.

Меня ждут дома. Я иду через узкие переулки между добродушными панельками: их стены, оказывается, не просто серые: многие созданы из какой-то коричневой и бежевой крошки, посыпаны красными искорками. Они не такие монохромные, как я думал. В окнах видно белый, слегка грязный тюль: уютный. Я давно не был у мамы и Алисы, и, смотря на это, хочется вернуться в родной город.

Зелень все также прячет людей от жары. Она такая насыщенная, даже сочная, и, если я сорву листочек, я уверен, он превратится у меня в руке в травяную лужицу. Хотя может все надумываю — я проснулся со стойким ощущением, что все мои проблемы наконец закончились. Я удивительным образом научился видеть, и знаю наверняка, я перестану падать и каждый раз умирать.

Надо бы маме позвонить.

— Не занята? — Говорю тихо, но радостно, — я просто решил наконец позвонить, а то давно меня не слышно.

— Не занята, конечно! — У мамы голос довольный и немного уставший. По звукам она сейчас тоже где-то на море, как мечтала. Недавно писала, что поехала на юг.

— Как у вас там дела?

— Алиса все гуляет где-то, я уже и не спрашиваю. Сам знаешь, как от нее чего-то добьешься? Я вот сейчас на пляж поехала, — Я угадал. — Вот лежу сейчас, греюсь. Людей сейчас немного, замечательно. Знаешь, я сегодня такую птицу интересную увидела: у нее головка оранжевая. Знаешь, прям как мандарин такой. Представил? Примерно хотя бы. Я потом посмотрела, это королек. Такие еще с желтыми головками есть. Тут вообще птиц много, тебе бы понравилось.

— Я, кстати, видеть начал.

Мама не отвечает. Она молчит несколько секунд и потом неуверенно переспрашивает:

— Полностью?

— Полностью. С утра проснулся и начал видеть. Больше никакого серого. Вот на море сейчас смотрел, на листья, на дома, на людей. — Я чувствую, как по моему лицу непроизвольно расползается улыбка. — Мам, мир такой красивый!

— Мой ты хороший! Боже, как же так? И прямо все-все видишь?

— Каждую мелочь. У меня глаза голубые, да?

— Да, такие же, как у папы, — мама говорит сбивчиво, смеясь.

Я говорю с мамой и плачу. Из сердца как будто выливается грязь — она выходит наружу вместе со слезами. Я наконец-то ощущаю свободу, которая была со мной так редко — когда я держал мишку сестры, когда рушились дома рядом с Другом, когда был в театре совсем рядом с Женей и когда получил корону. Но эти секунды свободы сейчас превратились в мое сокровище — я чувствую физическое облегчение.

Люди вокруг ходят довольные. На их лицах нет улыбок, но я чувствую радость каждого — теплый солнечный день хорош для каждого. И я наконец-то ощущаю это единство со всеми вокруг, я тоже могу наслаждаться каждым днем и каждым цветом, который только увижу. Не это ли счастье?

Я кладу трубку только перед входом в квартиру. Все время, пока шел до дома, я описывал маме, что я вижу: я видел детей в цветастых футболках и сандалиях, я видел клумбы из раскрашенных шин — я наконец-то потрогал цветы. Я видел рыжего кота и золотистого ретривера. Я рассказал ей о том, какое оно — небо.

Дверь коричневая. Она похожа на плитку шоколада не только формой, оказывается. Костя сидит за ноутбуком в открытой комнате, — я вижу его из коридора. Он бросает мне быстрое «привет», пока я разуваюсь и прохожу внутрь. Юра тоже пришел — его волосы цветом совсем как небо. Такие же яркие.

— Привет! — Он протягивает приветствие голосом на тон выше и обнимает меня. Он самый высокий из нас, и объятья из-за этого всегда какие-то особенные.

Костя перемещается вместе с ноутбуком на кровать, туда же снова ложится Юра, а я настраиваю телевизор — сегодня снова будем смотреть «Драйв». Я всегда представлял цвета в нем по-особенному — музыка ведь тоже с оттенками. И мне впервые хочется понять, как по-настоящему выглядит любимый фильм. Хоть раз в жизни.

Кстати, надо же рассказать.

Стоит мне только зайти на сайт, как звонят в дверь. Вот и Никита пришел — теперь мы все в сборе. Каждые три-четыре месяца мы собираемся вчетвером, чтобы пересмотреть именно этот фильм — ладно, иногда что-то другое, но начинать смотреть сериал нам точно бессмысленно. Никогда не досмотрим.

А вот Никита совсем не отличается от себя обычного — опять в своей строгой бордовой рубашке, настолько темной, что почти черной, и в таких же брюках. Он похож на самого настоящего ворона, я все время видел его правильно.

Мы кратко обнимаемся, а потом и он плюхается на кровать — большая, для всех. Я мельком глянул на Костю, а у него пушистые волосы светятся от солнца из окна — пшеничные. Я даже не знаю, откуда у меня в голове все эти понятия и названия, как же все странно, но правильно. Костя радушно улыбается.

Их улыбки для меня такие родные. И яркие.

Я смотрю фильм будто бы в первый раз, потому что все воспринимается абсолютно иначе — оттенки бегают перед глазами. Я вижу яркий неон. Я вижу песок. Я вижу настоящую кровь. И мне так тепло — это тепло друзей греет меня изнутри. Они иногда говорят о чем-то, а мне просто хорошо лежать рядом и слушать — большего и не надо. Мы собирались и будем собираться так каждый раз, просто чтобы ощущать этот общий покой.

У покоя цвет раннего утра, утра сегодняшнего дня. А еще пшеницы.

Я не говорю им о цветах до самого вечера — мне хочется избежать вопросов и поздравлений, я хочу смотреть на мир молча. Это проще, и я рад, что они всегда меня понимают, каким бы слабым я не был.

В голове проносится мысль о том, что надо