– Это после контузии, – смутился Казанцев и отпустил ее руку.

– Когда вы спуститесь в подвал, дрожь сама пройдет, руки станут послушными, и тогда вы сможете заниматься своим делом. Останки тел надо захоронить, – еле слышно прошептала Саша.

В гостиной стало совсем тихо.

– Извините, – первой опомнилась она. – Вы только не сочтите меня за городскую сумасшедшую. Иногда так бывает, что я вижу какие-то картинки из чьей-то жизни. Вы прикоснулись к моей руке, и я увидела… войну.

– Все верно. Я часто бывал на войне, – успокоил ее Казанцев.

– Да что мы стоим посреди комнаты? Пойдемте к столу, – предложил Стрельников.

«Интересно, это излишек вина или солнца так действует на отдыхающих?» – улыбнулся себе Казанцев.

– Саша, а чей прах я должен захоронить? – спросил под конец вечера Казанцев.

Зачем он задал этот нелепый вопрос, он и сам не знал.

– Не знаю. Я только ощущаю, но не вижу. Вы… – задумалась Саша, – как бы ходите по трупам… Возле вас смерть…

Надо было остановиться и не говорить последнюю фразу, спохватилась Саша и беспомощно развела руками.

– Смерть, говорите… Это изъян профессии, – улыбнулся Казанцев.

– Воевали?

– Как вам сказать… Скорее нет, чем да. Я военный хирург. Вначале – Кавказ, потом миссия ООН: Либерия, Конго, Ливия. И смерти, и трупы – все это, конечно, было. Куда без этого? – грустно улыбнулся Казанцев.

– Марк, не берите в голову. Здесь столько солнца и вина, – подтвердила догадку Казанцева Саша.

Ужин затянулся далеко за полночь, мужчины из гостиной переместились на террасу и уже там продолжили пить вино. Их неразборчивые слова долетали в гостевую комнату и убаюкивали Сашу. Она уснула мгновенно, как только коснулась подушки.

– Ты в целом как? – спросил Стрельников.

– Да никак. В отставке. Не прошел медкомиссию. Руки перестали слушаться, а хирург со скальпелем в дрожащих руках – сам понимаешь…

Марк сделал последнюю затяжку сигареты и аккуратно затушил окурок в ракушке, приспособленной под пепельницу.

– Это лечится?

– Нет. Обследовался, пытались лечить, но… Дорога в хирургию мне закрыта навсегда.

В голосе Казанцева звучала неподдельная горечь. Он потянулся за новой сигаретой.

– Марк, но ведь есть поликлиника и другие отделения, где нужны мозги…

– Есть, – согласился Казанцев, – только это все не то. «Хорошо быть девочкой в розовом пальто, можно и не в розовом, но уже не то». Вот так и у меня – не то. Помнишь, в соседнем доме жил Максим Гранин?

– Нет, – признался Стрельников.

– Да знаешь ты его. У Маши роман с ним был.

– Сестру твою помню. Гостила у вас каждое лето. Мне она нравилась, – признался Стрельников. – А Гранина – не помню.

– Маша вышла замуж за него. А теперь он мэр Куличевска.

– Да ты что?

– Максим предложил мне место директора медколледжа. Я согласился. Скоро месяц как руковожу, – засмеялся Казанцев.

«Может, Саша и была права, когда сказала, что я хожу по трупам? Пикуза с работой отлично справлялась, а тут я, как снег на голову. По трупам по карьерной лестнице. Бред, – оборвал себя Казанцев. – Она была всего лишь врио директора и сама понимала, что должность временная. Хотела бы работать – подписала бы контракт. Если Пикуза – труп, то этот труп живее всех живых», – успокоил себя Казанцев.

– Как Юля?

Вопрос Стрельникова вывел Казанцева из раздумий.

– Вернулась из Франции. Что-то не сложилось у нее там.

Год назад жена подала на развод и улетела к новому мужу. С тех пор на его электронную почту с завидной регулярностью приходили фотографии из ее счастливой жизни, а он с мазохистским удовольствием их рассматривал.

Новый муж бывшей жены Марку не нравился. Но с этим несимпатичным типом со слащавой улыбкой на прыщеватом лице Юля спала, радовалась жизни и пыталась доказать, что этот безвольный иностранный хлыщ в сто крат лучше его, Марка Казанцева. Она хотела, чтобы бывший муж почувствовал свою несостоятельность и знал, что обижалась она на него не зря. Когда Марк понял эту незатейливую игру, то удалил все фото и сразу заблокировал почту.

– Звонила?

– Да. Сразу, как вернулась. – Марк сделал затяжку сигареты и посмотрел на ночное беззвездное небо.

Юля всегда умудрялась звонить не вовремя. Звонок раздавался, когда он был в операционной, на обходе или… Всего не счесть.

Потом долго обижалась. Обижалась, когда трубку брала медсестра, сообщая, что Марк Дмитриевич освободится не раньше двух часов. Обижалась, когда он опаздывал в театр. Обижалась, когда внезапно прерывался телефонный разговор. Потом долго не брала трубку и слушать не хотела, что связь зависит не от него, Казанцева, а от движения спутника, что это Африка и…

Юля позвонила в самый неподходящий момент. Жара стояла такая, что плавились мозги. В Конго повстанцы теснили правительственные войска. Прицельный огонь, ведущийся обеими сторонами, шквалом обрушился на электростанцию, и тогда в госпитале впервые тревожно замигали красные лампочки. Напряжение в сети стремилось к нулю. Он оперировал молодого парня. Пуля прошла навылет в нескольких миллиметрах от сердца, зацепив только легкое. Какую из воюющих сторон представлял раненый, для Казанцева не имело значения. Лампа над операционным столом начала потихоньку гаснуть, и он вел пинцет по раневому каналу на ощупь.

Через несколько минут заработала аварийная подстанция госпиталя, свет стал ярче, и он захватил пинцетом пулю. Мощности подстанции хватало только на операционную и реанимацию. Кондиционеры отключились автоматически. Пот заливал глаза, медсестра едва успевала вытирать стерильным тампоном его лоб. Из операционной он тогда вышел вымокший от пота до нитки, словно попал под экваториальный ливень.

И тогда Юля сказала, что она очень обижена на него, что так дальше продолжаться не может, что обида… Связь прервалась, и тогда ему больше всего захотелось, чтобы спутник, будь он неладен, сошел с орбиты, чтобы Юля не дозвонилась и не сказала того, о чем он догадался сам.

Казанцев в липком от пота операционном костюме опустился на самодельную скамейку и, нарушая собственные запреты, закурил прямо у входа в операционный блок. Жена перезвонила и коротко сообщила, что подала на развод и он в своей Африке может оставаться хоть до конца жизни. Она говорила о разделе имущества и о своей обиде. Потом уточнила, слышит ли он ее, и когда он ответил «да», расплакалась в трубку, назвав его толстокожим истуканом. Голос жены пропал в эфире, а он все сидел на самодельном стуле, прижав горячую трубку к уху.

А потом у солдата началось послеоперационное кровотечение, и ему стало не до личных проблем.

Рита проснулась около одиннадцати утра. Она никогда и нигде так крепко и с удовольствием не спала, как на даче. За окном шумело море, от мягкого ветра невесомые шторы надувались, как паруса, и ей начинало казаться, что она посредине моря, на большом пиратском корабле.