На его шее — красная отметина от поцелуя. Засос, как сказала бы Кит. Кровавые крапинки разбегаются вокруг болезненного вида ссадины. Алисия? Сосала плоть, пока капилляры не лопнули. Изъян на безупречной коже. Внезапно перед глазами возникает глубокая, синевато-багровая рана от веревки, впившейся в другое молочно-белое горло. Несколько секунд я не в силах отвести взгляд.

Наконец склоняюсь и легонько целую царапину.

— Все хорошо, — шепчу. — Я буду тебя беречь, обещаю.

Накрываю мальчика пуховым одеялом, подтыкаю по краям и неслышно выхожу из комнаты.

Суббота

Соня

Живя у Темзы, привыкаешь к ее звукам, ее тайнам. Катера мчатся вверх и вниз по течению, волоча за кормой усы кильватерного следа. Порой из глубин выуживают тела. Река течет-убегает безвозвратно всегда в одном направлении, но приливы и отливы происходят дважды в день. Для меня уехать отсюда — значит отделить себя от сути вещей.

Время, проведенное в провинции с Грегом и Кит, было «мертвым». Я безумно тосковала по городу, по копоти и толпам, в которых можно раствориться. Часто просыпалась по ночам, убежденная, что река по-прежнему течет рядом. И даже спустя много лет после переезда не сразу понимала, что я взрослая женщина, у которой есть муж и ребенок, и что город далеко. Но через какое-то время реальность все же обрушивалась на меня, распахивая в душе акры потери. Пять лет назад мы вернулись в Дом у реки. Мебель укрывали чехлы. Мама постаралась. Верит, что вещи можно сберечь. На зиму убирает одежду в чемоданы, прокладывая слоями папиросной бумаги. Мама научила меня готовить мармелад, делать консервацию, засолки. Но я всегда чувствовала, что чехлы эти не столько для сохранности мебели, сколько знак ее скрытого нежелания отдать мне дом. Мне он достался по завещанию отца. Это казалось благословением. Но все хорошее имеет свою цену. Сейчас я нужна маме — чтобы прислуживать, выслушивать и терпеть. Она изо всех сил не дает мне забыть о том, что не желает видеть меня в своем доме.

Просыпаюсь, едва начинает светать. На реке тарахтит буксир: «Фут-фут-фут». Хочется просто лежать и лелеять это ощущение целостности, завершенности, исполнения желаний. Как ночь после родов, когда вглядываешься в лицо малыша, которого принесла в мир. Как то мгновение, когда понимаешь: вы оба одинаково относитесь друг к другу. Эти редчайшие секунды бесценны.

В аллее шаги — первые торговцы спешат на рынок. Мягкий серый свет просачивается из-под краев штор. Подхожу к окну, раздвигаю их. Многоэтажки Кэнэри-Уорфа[1]тусклы, стеклянные стены отражают жемчужное небо, из-за Блэкуолла поднимается солнце, разливая вокруг желто-оранжевое сияние. На улице очень холодно.

От реки — резкая вонь густой маслянистой тины. Значит, вода идет на убыль. Отлив обнажит заполненные влагой впадины. Явит новые дары: пластиковые контейнеры, автопокрышки, велосипедные шины. Мне хорошо знакомы регулярные «импортные поставки» Темзы, но бывают и неожиданности. Правда, сегодня некогда рыскать по берегу. Я натягиваю кимоно и иду взглянуть на Джеза.

В свете раннего утра, в интерьере музыкальной комнаты лицо парня кажется необычайно бледным, и долю секунды я боюсь, что переусердствовала. Мальчик говорил об астме. Где-то читала, алкоголь может вызвать приступ. Наклоняюсь поближе и с облегчением чувствую на щеке юное дыхание.

Он неподвижен. Беру за руку. Рассматриваю тонкие пальцы, ногти, достаточно длинные, чтобы играть на гитаре. Один надломлен — видно, за что-то зацепился. Кожа на подушечках пальцев розовая, как у ребенка. На тыльных сторонах ладоней нет черной поросли — только редкие золотистые волоски блестят в утреннем свете. На предплечье — синий узор вены. Провожу по ней пальцем. Чуть прижимаю, наблюдая подъем и падение уровня крови. У Себа на руке вена вспухала, когда он с силой наматывал носовой фалинь на швартовный рым, подтягивался через сваи или… железной хваткой сковывал мои запястья.

Отпускаю руку Джеза и вглядываюсь в его лицо. Темноватая кожа, наверное, досталась парню от отца, французского алжирца. Квадратный подбородок чуть выпирает, щетина мягкая, можно сказать, воздушная, черные точечки под кожей. Провожу по ней губами — и едва ощущаю. Будто Себ вернулся. Мой нос — у его шеи. Улавливаю запахи дыма и мужского пота. Чувствую холмы и долины тела Джеза сквозь рубашку.

Насладившись досыта, я должна заняться делами. Утром — субботний визит к маме (пропущу — ничего хорошего не будет). Если поехать прямо сейчас, скорее всего, вернусь до того, как Джез проснется. Парень спит крепко и, если я что-то понимаю в подростках, встанет поздно. Минутку любуюсь, как мальчик ворочается, устраиваясь поудобнее. Затем неохотно выскальзываю из комнаты.

* * *

Еще неделю назад землю укрывал белый ковер. В тот день я сквозь ограду дома престарелых заметила группку подснежников, белеющих в кружке уже свободной от снега травы. От яркости их склоненных головок на фоне нежданной зелени перехватило дыхание, и я поспешила домой за фотоаппаратом. Но вернулась уже затемно, а на следующий день снег сменила слякоть. Я даже испугалась, что потеря волшебного мгновения помутит мой рассудок. Нужно быть готовой бороться с этим. Сожаления сверлят душу и погружают меня в бездну уныния.

До дома престарелых, где живет мама, десять минут на автобусе. Она переселилась туда, как только осознала, что не в силах держать в порядке Дом у реки, когда ее рассудок и тело стали все неохотнее повиноваться. Я спешу через коридор по мягкой ковровой дорожке, стараясь не вдыхать ползущий из комнат кухонный чад. Из десятого номера появляется Макс. У него тоже тут мать, и мы с ним вроде как приятели. Приветственно машет рукой, отвечаю тем же. Интересно, думает мой знакомый о том, что я не замужем? Хочет ли узнать поближе? Может, пофлиртовать с этим парнем было бы и здорово, но у меня есть Грег. Муж. Что бы это ни значило.

— Вот твоя газета и немного джина. — Протягиваю матери пакет, где, помимо прочего, еще подгузники, о которых мы всегда деликатно умалчиваем.

Быстро касаюсь губами ее похожих на пух одуванчика волос. Необходимость склониться, чтобы поцеловать родительницу — эту некогда деятельную женщину ростом на полголовы выше меня, — расстраивает. Когда я переступаю порог, старушка не здоровается, а отворачивается и спрашивает, буду ли я кофе. И через секунду начинает рассказывать о других постояльцах заведения:

— Устроили в холле клуб любителей кино. Придумали же такую чушь!

— Почему бы тебе не подсунуть им хороший фильм?

— Даже слушать не станут. Знаю я, что они смотрят. Нет чтоб какую-нибудь приличную драму, так им бальные танцы подавай!

— А Оливер? Мне он показался приятным.

— Да ну его, старый зануда и неженка.

Пожалуй, если мама встретит мужчину, с которым захочет разделить остаток жизни, она станет добрее, мягче. Тогда мы сможем общаться как нормальные мать и дочка.