Собаки — не птицы. Мы не умеем вить себе гнёзда.

Собаки — не люди. Мы не умеем строить дома с холодильниками и кухнями, ездить в машинах, покупать еду.

Как только мы перестаём быть домашними и становимся бездомными, мы превращаемся в несчастных бедолаг.

Даже кошки — и те могут жить на улице. Но мы — нет.

Мне нравилась моя прежняя жизнь. Только упала бомба, и моя прежняя жизнь закончилась.

Теперь я жил на улице, страдал от голода, холода и кусачих блох. К счастью, у меня были вещи, которые я любил. Хотя их осталось очень мало.

Конечно, была и куча вещей, которые я терпеть не мог.

Но про них неохота думать, так что я перечислю не все, а только самые нелюбимые.

Глава 4. Ни крошки во рту. Как плохо одному!

В первые недели я спал в заброшенном старом вагоне на железнодорожной станции. Кроме меня там ночевали ещё пять бездомных собак. Во сне мы прижимались друг к другу, кое-как спасаясь от холода. С первыми лучами солнца я выбирался из вагона и брёл к своему дому. Вот только прежнего дома больше не было.

Каждое утро я просыпался и представлял себе дом. Мне казалось, он всё ещё там, на месте, и я смогу увидеть его, услышать детские голоса, почувствовать запах выстиранного белья и свежих булочек. Я мчался туда, радостный, со всех лап. Глаза у меня блестели, а уши стояли торчком. Взбегая на пригорок напротив дома, я мысленно говорил себе: «Уже близко! Быстрее! Сейчас ты увидишь Янинку, вон она выглядывает из окна!»

И каждый раз было одно и то же: с пригорка я видел руины, кучу брусьев, черепицы и кирпичей. Я подходил ближе, обнюхивал всё вокруг, искал и искал, но не находил ничего от прошлой жизни. Никаких радостей. Там не пахло ни детьми, ни свежим утром, ни чистыми полотенцами, ни гренками к завтраку. Запахи табака и краски стали какими-то кислыми, а цветами если и пахло, то лишь увядшими. Книги, шторы, простыни валялись посреди мусора, пахли чем-то палёным и ещё заплесневелым, потому что размокли от постоянных дождей.

Тогда я ложился на землю и ждал непонятно чего. Я скулил и выл до тех пор, пока солнце не поднималось высоко-высоко. Уж не знаю, случается ли такое со всеми собаками, но мне было трудно привыкнуть к мысли, что щекотка и беготня в саду среди развешанных простыней исчезли навек.

Однажды я увидел экскаватор и группу рабочих, которые разбирали завалы. Я лёг и стал ждать, как обычно. К полудню один из рабочих подошёл ко мне и сказал:

— А ну, псина, проваливай! Нечего тут лежать.

Я не шелохнулся, и меня оставили в покое. Рабочие посматривали в мою сторону, но больше не трогали меня.

На следующий день я пришёл туда снова. И на следующий день. И на следующий. Рабочие говорили одно и то же:

— Проваливай, кому говорят! Здесь никого нет.

Но я им не верил. Не мог поверить.

Как-то раз рабочий поставил передо мной миску с вкусными косточками.

— Бедный пёс, — сказал он. — Никак не может понять, что остался без дома и без хозяев.

— Собаки — они такие, — заметил другой. — Этот пролежит здесь, пока сам не умрёт.

Я увидел, как они закидывают в грузовик сломанный велосипед Мирека и свитер Янинки — за вонью плесени всё ещё улавливался аромат моей девочки. Мне захотелось выть от горя.

Рабочий, который назвал меня «бедным псом», бросил мне что-то. Он, видно, хотел со мной по­играть, но мне было не до игр. Странная штука завертелась и замерла у меня под носом. И вдруг я отчётливо унюхал Янинку. Это был её волчок! Я тут же схватил его в зубы. Рабочий знаками давал мне понять, что надо вернуть волчок и продолжить игру. Но я не собирался его возвращать. Кажется, рабочий понял меня, вздохнул и ушёл прочь. А я лежал в развалинах до темноты, принюхиваясь к волчку. Потом взял его в зубы и побрёл к своему заброшенному вагону.

Я закопал волчок за вокзалом, недалеко от леса. Земля там была не очень твёрдой. Но я всё равно сильно поранил лапы, пока выкапывал ямку. Так или иначе, я всё ещё оставался домашней собакой.

Даже после того, как рабочие разобрали руины и на месте моего дома появилась огромная яма со следами экскаватора и грузовика, я продолжал туда приходить.

Теперь я чувствовал себя ещё более одиноким. Это было странно: в мире оставалось полным-полно людей и собак, но я всё равно ощущал себя покинутым и ненужным.

Я по-прежнему ночевал в вагоне. Бывало, голод гнал меня за другими собаками: они лучше знали, где искать еду. Но среди собак действует закон: пища по размеру. Это значит, что первыми едят большие собаки, потом собаки поменьше. Я среднего размера, ни большой, ни маленький. А шерсть у меня, кстати, чёрная, густая и кучерявая. Собаки, что жили со мной, были больше меня. Когда наступала моя очередь утолить голод, приходилось довольствоваться объедками.

Я ужасно страдал без еды. Иногда мне снилось, что Янинка приносит миску с рисом и мясом, и я просыпался от громкого урчания в животе.

***

Мы искали еду в мусорных баках, но если что-то и находили, то очень редко. Раньше у рынков и магазинов обычно выбрасывали что-нибудь вкусненькое: телячьи обрезки, куриные ножки, бараньи косточки, — только вот теперь и рынки, и магазины были закрыты.

Бомбы разрушили почти все мосты и дороги, по­этому грузовики с продуктами не могли проехать.

Кроме того, люди были напуганы. На один из рынков однажды упала бомба — никто не выжил. На улицах только и говорили о том, где раздобыть съестного и что приготовить из пары костей да кое-каких трав, растущих в соседнем парке. У голодных людей были такие же лица, как у нас, голодных собак: ввалившиеся щёки, тёмные круги под глазами, сухой приоткрытый рот. Люди питались рисовой похлёбкой, изредка — яйцами и старой курятиной. Нам оставались кости без мяса, рис с червяками или червяки с рисом.

Мне вновь и вновь снилась Янинка с миской еды. Во сне я слышал её шаги. А когда просыпался, понимал, что звук исходил от моего соседа: он стучал лапой по стенке вагона, чтобы стряхнуть блох. Несколько мгновений я ещё сомневался, принюхивался, надеясь поймать хоть отдалённый запах Янинки, но в нашем вагоне пахло только дёгтем, сухим горохом (скорее всего, раньше там перевозили сухой горох) и грязными псами.

Все мои товарищи были худы, как треска, с выпученными от голода глазами. Мы смотрели друг на друга, и нам становилось страшно. Меня, может, и не сильно боялись, я же среднего размера. Но на ме­ня другие собаки уж точно наводили страх. Во сне я держал один глаз приоткрытым на случай, если меня соберутся слопать. Голодный пёс способен на что угодно. Поэтому я не только мало ел, но и мало спал. И постоянно трясся от страха.

***

У бездомных собак нет имён. Все так и зовут их — «собака». Или ещё похуже. Например, некоторые люди вообще не церемонятся и говорят:

— Эй, псина, пошла вон отсюда!

Зато в нашем мире у каждой собаки свой неповторимый запах. Мы не умеем говорить друг с другом, но способны вспомнить друг друга по запаху. Если описывать запахи человеческим языком, получится очень много слов, но я постараюсь короче.

Самый большой пёс, которого я боялся, пах чем-то кисло-острым. Как если бы запах лошадиных какашек смешали с запахом молотого перца и слюны. Я так и прозвал его — Острый. У этого