Из своей клетки мы видели, как люди рассаживаются на стульях вокруг арены, загороженной решётками. Что они собирались там смотреть? Арена была совершенно пуста. Там не было даже пола — просто земля.

Когда все ряды заполнились, люди начали кричать. Они кричали так громко, что заглушали музыку. Я не знаю, чего они хотели. Единственное, что я помню, — мы сильно занервничали. Мята выла. Бродяга пытался просунуть морду между железными прутьями, как будто надеялся выбраться наружу. Локомотив лаяла как бешеная. Слон притворялся, что не смотрит на нас, хотя я понимал, что на самом деле он за нами наблюдает и переживает.

Появились четверо мужчин с палками. Они просунули палки между прутьями нашей клетки, подняли клетку вместе с нами, отнесли её на арену и оставили там. Я подумал, что нам тоже позволят насладиться представлением. Но вокруг по-прежнему не было ничего, кроме пустой площадки, загороженной решётками, и людей по другую сторону решёток.

Мы почувствовали запах бородача, и в следу­ющий момент он оказался прямо над нами — расхаживал по крыше клетки. Наконец он открыл дверь. Между нами и ареной больше не было преград. Мы могли бежать, что и сделали незамедлительно. И как только мы выбежали из клетки, дверь защёлкнулась позади нас.

Арена пахла смертью. И ещё ужасно воняло тем животным, которого мы так и не смогли разглядеть в клетке, накрытой грязными тряпками.

Люди встретили нас ещё более громкими выкриками, свистом, аплодисментами. Мы смотрели на них, ничего не понимая. Столько людей, столько запахов, столько криков в нашу честь и возбуждали нас, и наводили страх. Чтобы хоть как-то отвлечься, мы носились по площадке, прыгали туда-сюда, гонялись друг за другом.

— Почтеннейшая публика! — снова заговорил бородач. — Четверо псов против льва! Смертельная схватка! Шоу начинается! Пусть победит сильнейший!

Решётка таинственной клетки открылась, и по­явился вонючий зверь. Он грозно рычал.

Публика будто сошла с ума. Одни вопили во всю глотку:

— Лев, давай, разорви их в клочья! Сожри скорее!

Другие кричали:

— Да здравствуют псы!

А мы умирали от страха.

***

Разъярённый лев выскочил на арену и уставился на нас. Даже от одного его взгляда мне стало больно. И я сам себе придумал спасение: мысли понесли меня прочь от арены, пахнущей страхом и смертью, к запахам свежей травы, моря, моей дорогой Янинки... Следом за запахами мне вспомнился звук, с каким я скрёбся лапами в окно Янинкиной комнаты.

Это случилось после того, как родился Мирек. К тому времени Янинка уже научилась ходить. Она ковыляла к колыбельке брата и хваталась за неё, чтобы не упасть. Я повторял за ней: становился на зад­ние лапы, опирался на колыбельку и лизал Мирека. Но однажды мы опёрлись одновременно, люлька не выдержала и перевернулась. Малыш упал на пол и громко заплакал.

Тем вечером мужчина, что пах табаком и краской, и женщина, что пахла цветами и пирогом, долго разговаривали, посматривая на меня. Было яснее ясного, что говорят обо мне. Они легли спать позже обычного, а когда перед этим женщина пришла подлить воды в мою миску, то не погладила меня и не пожелала спокойной ночи, как делала раньше.

На следующий день мужчина заставил меня по­ехать с ним на трамвае. Трамвай трещал, шумел и время от времени выбрасывал искры. Мы пересекли весь город и приехали к тому дому на окраине, запах которого я не забуду никогда. Потому что это дом, где я родился. Он был заполнен собаками всех пород и размеров, и все они начали выть, рычать и лаять, когда поняли, что я вернулся.

Я чувствовал себя совершенно сбитым с толку. Ведь тогда я был ещё маленький и многого не понимал, а особенно людей. Я знал только одно: хочу вернуться туда, где Янинка.

Меня оставили в том доме, а вскоре снова выставили на продажу. Спустя неделю я понравился одной маленькой старушке, и она купила меня. Она надела на меня ошейник, пристегнула к нему поводок, и я во второй раз покинул дом, где родился.

Мне до сих пор стыдно перед той милой старушкой, но не успели мы завернуть за угол, как я вырвался у неё из рук и кинулся прочь. Поводок тащился за мной, и далеко я бы не убежал, если бы вдруг не попал под трамвай. Я был так рад свободе, что зазевался и увидел его только тогда, когда он мчался прямо на меня.

К счастью, я оказался между рельсами. Трамвай проехал сверху, не задев меня, и разрезал поводок. Но и на этом моё везение не закончилось! Трамвай всё ещё пах табаком, краской и мной, так что я сразу сообразил, что именно он привёз нас сюда, и побежал следом.

Но трамваи бегают очень быстро и не устают никогда. Добравшись до центра города, я совсем выбился из сил, а трамвай побежал дальше как ни в чём не бывало. Я постарался взять след, но в городе слишком много запахов: грузовики с фруктами, балконы с чистым бельём, сточные трубы с нечистотами, бесконечные башмаки и ноги, собаки, которые писают на фонари и на памятники важных людей… В таких условиях почти невозможно различить слабый запах, исходящий из открытого окна уехавшего трамвая.

Стемнело, и я превратился в уличного бродягу с грустными глазами. Я уже был готов сдаться, но вдруг различил знакомые запахи восковых свечек, как в церкви, и аниса, как в винном погребе. Так пахло у нас в квартале. Я побежал за этими запахами, и они привели меня к дому. Уже светало, когда я подобрался к окну Янинки, стал на задние лапы и начал скрестись.

Янинка проснулась и побежала открыть мне дверь. Она обняла меня и заплакала. Потом мужчина, что пах табаком и краской, и женщина, что пахла цветами и пирогом, снова о чём-то поспорили, но на этот раз мне разрешили остаться.

В тот день мне несказанно повезло. Да и не только в тот день. Вообще мне повезло, что у меня была Янинка, что она щекотала меня и мы бегали друг за другом по саду среди выстиранного белья.

Мне везло до того момента, когда упала бомба и начались мои страдания.

***

От воспоминаний о Янинке мне стало лучше. Чтобы снова вернуть её, как в прошлый раз, я должен был выжить любой ценой.

Я не знал, как помешать льву меня слопать. Но понимал, что он голоден до ужаса.

Сейчас я могу размышлять о судьбе этого зверя, а тогда мне было не до размышлений. Теперь я думаю, что в мирные времена лев участвовал в каком-нибудь вполне безобидном трюке. Например, бородатый человек открывал ему пасть и засовывал туда голову вместе с бородой. Но во время войны цирк не переезжал с места на место, чтобы давать представления. Может, обезьяны и лошади умерли или бородач и толстуха их съели. А может, продали в пищу солдатам. Льва же никто не купил, и они решили использовать его, чтобы заработать денег. Похоже, он дрался с бродячими псами не в первый раз. Но, как я уже сказал, тогда, на арене, я об этом не думал. Из пасти льва капали слюни, сверкали клыки. Во мне горела одна мысль: бежать!

Только вот с круглой арены, ограждённой решётками и толпой психов, не убежишь далеко. Мята пролаяла нам, что единственный шанс спастись — вспомнить наших предков волков и атаковать всей стаей. Я взглянул на Бродягу: что он об этом думает? Всегда невозмутимый, сейчас он нёсся по арене как сумасшедший. Казалось, от ужаса глаза у него выскочат из орбит. Я понял, что он готов на всё.

Мята тем временем заняла самое безопасное положение — позади льва. И раз уж идею получше никто не предложил, мы вчетвером решили атаковать его одновременно, по собаке на лапу.

Я вижу всё так отчетливо, как если бы это происходило прямо сейчас. Лев несётся по арене, его грива развевается на ветру. Мы с Бродягой тоже бежим,