— Я тебя понимаю. — Маленькая фигурка в подвесном светильнике радостно засветилась. — В такие ночи мы с сёстрами играли в догонялки и водили хороводы в вековых дубравах. Иногда мы даже летали на озёра и устраивали балы, танцуя на лепестках ночных кувшинок почти до самого рассвета. Это было невероятно весело! Может быть, мы даже видели там тебя или твоих братьев.

— Это вряд ли. — Взгляд Рофтуса снова стал колючим. — Раньше мы жили в степях, и нас было много. А потом пришли люди, которым нравились наши шкурки, и тем, кто уцелел, пришлось уходить. Нам повезло найти край, где была рыба, но рыбакам тоже нравится форель…

Рофтус надолго замолчал. Не зная, как продолжить разговор, Ларариэль вспомнила о другой их соседке.

— Интересно, а как наша Нэсси жила в своём море до того, как её изловили?

— Ты снова путаешь, Нэсса жила не в море, а в большом горном озере — она ведь рассказывала. Оно ещё в тех краях как-то смешно называется — то ли лок, то ли лох. Про Круг морей это всё Тарбас придумал, потому что внешнее море где-то очень далеко, и все хотят там побывать.

— О, я бы тоже хотела! — встрепенулась Лара, — Здорово было бы увидеть какие-то новые диковинные места!

— Увидим, — хмуро ответил манул, — когда наш балаган поедет в ту сторону.

Ночь сменилась новым жарким днём. Снова зоопарк работал до позднего вечера. Лейденберг оказался щедр на зрителей. Сеньору Тарбасу накануне шла карта в «Четырёх тузах», и он направился в эту гостеприимную обитель, собираясь перед отъездом хорошенько обчистить местных дуралеев. Манул сидел в своём вольере и тоскливо глядел в лунную ночь. Внезапно он насторожил уши — какой-то неясный звук донёсся до него, словно меж повозок и шатров на секунду заблудился лёгкий бриз. Но ветра не было. Из стоявшей поодаль деревянной бочки плеснуло: «Эй!». Колючие жёлтые глаза ощупали пространство и остановились. Манул недоверчиво уставился на источник звука. Бочка сверху была накрыта крышкой с проверченной для доступа воздуха круглой дыркой. Сверху крышку придавливал внушительных размеров тяжёлый железный брусок. Похоже, что кто-то из охранников в спешке или по невнимательности положил сегодня этот брусок не по центру крышки, а близко к краю. Правда, манул заметил и другую странность. Одна из зрителей — девчушка со смешными косичками — приходила в городок на колёсах два дня подряд. Она побывала на последнем представлении, и в конце, отстав от группы, долго крутилась около этой бочки. Крышка начала приподниматься с одной стороны, а брусок медленно, сантиметр за сантиметром, начал сдвигаться в сторону. Минута, и он свесился за край крышки, а затем с глухим стуком упал на мостовую. И всё затихло. Паузу взяла, казалось, даже сама ночь.

— Эй! — снова раздалось из бочки. По спине манула пробежал, вздыбив шерсть, колючий холодок.

Звёзды подсвечивали ночной небосвод. Молодой месяц с любопытством поглядывал на городскую площадь. По-прежнему было тихо. Но кое-что изменилось. В подвешенном над одной из повозок старом светильнике за закопченным стеклом проснулась и очень тускло, чтобы никого не разбудить, засветилась фея. Этого света всё же хватало, чтобы, присмотревшись, можно было разглядеть, что рядом с деревянной бочкой, тесно прижавшись к полоскам стали, опоясывающей просмоленные доски, тоже кто-то сидит. Манул в своём вольере слегка прядал круглыми ушами. Его жёлтые глаза неотрывно следили за пространством около бочки. Трое сидели. Трое молчали. Но где-то на неразличимом для обычных людей уровне восприятия, подслушиваемые лишь звёздами, эти трое говорили без умолку.

— Нужно уходить. Другого такого случая может и не быть, — донеслось от бочки.

Манул и фея молча переглянулись.

— Ты научилась ходить, Нэсса?

— Я думаю, что смогу, Рофтус. И нам нужно уходить!

— Уходить? — переспросил манул.

— Конечно!

— Зачем?

— А вам что здесь нравится??

Зверь недовольно покосился в сторону одного из шатров, откуда донёсся чей-то всхлипывающий храп.

— Не нравится, — подтвердил он.

— Ну тогда нужно поторопиться, пока эти ещё спят, и не вернулся Тарбас! Я открою фонарь и выпущу тебя, Лара. Только не светись сразу! А потом мы вместе как-нибудь выпустим тебя из твоего загона, Рофтус, и к утру будем уже далеко отсюда. Нас больше не будут бить, душить и мучить. Мы будем свободны! — Нэсса вдруг осеклась, понимая, что её собеседники почему-то молчат.

— И куда же мы пойдём? Мы все очень далеко от мест, где жили раньше. Нам попросту не добраться туда, — печально проговорил Рофтус.

— Ну и что? Доберёмся до других мест. Лара, ты сможешь снова летать под кронами зелёных деревьев, а тебе, Рофтус, мы подыщем чудесный маленький водоём, заросший ряской и камышами. Мы станем свободными!

— Нэсси, девочка, ты ещё очень молода и не понимаешь, как устроена жизнь, — покачала миниатюрной головкой фея.

— Пусть эти люди и не слишком хороши. Они жадные и жестокие, но они нас кормят, — вставил Рофтус, — у нас есть крыша над головой, и здесь мы в безопасности. А что у нас будет на воле? Голодная жизнь? Холод зимой? Ты об этом подумала? Зачем нужна такая свобода?

— Чтобы быть теми, кто мы есть! Чтобы идти к своей мечте!

— Что ты станешь делать со своей свободой, когда нечего будет есть? — обречённо спросил Рофтус.

— Свобода тебя не накормит, а мечты, увы, не спасают от холода!

— От холода мы спасём себя сами, а мечты они не для этого. Они придают сил. Не говори глупостей, Рофтус, я слушала ваши с Ларой беседы. Ты ведь столько раз говорил ей, как хорошо когда-то было ловить рыбу в тихих камышовых заводях. А она рассказывала тебе о бескрайних лесах и вековых дубравах. Ведь вы так мечтали туда вернуться!

— Мои дубравы уже, наверное, давно пустили на дрова, — вздохнула фея.

— А в моих озёрах теперь должно быть только лодки да рыбацкие сети, — впервые отвёл в сторону взгляд своих пронзительных жёлтых глаз манул.

— Тогда мы найдём новые! Не говорите глупостей, сейчас я выпущу Лару, а потом мы как-нибудь откроем твой вольер, Рофтус, и…

— Я могу легко перепрыгнуть эти прутья, Нэсси, — ответил Рофтус, — и всегда мог.

После долгой паузы от бочки долетели робкие полные невыразимой грусти слова.

— Тогда я пойду одна.

Рофтус отвёл взгляд, а Лара печально опустила свою головку, и свет её потускнел.

Кто-то сказал, что миг прощания очень тяжёл. Враньё. Прощание — это не миг. Звёзды всё так же подсвечивали ночной небосвод. Месяц прочертил вдоль одной из улиц города зыбкую призрачную дорожку. И по этой дорожке, делая непривычные, первые для себя шаги и дрожа то