От воображаемого вида кружится голова. Шофер ворчит себе под нос, лается с другими водителями, подкрепляя низкий хрип собственного голоса хриплым лаем клаксона. То и дело он, оборачиваясь, поглядывает на меня. Лицо его хранит непроницаемое выражение. Беспокойство, раздражение, подозрительность? Сил хватает у меня лишь на вымученную улыбку: так беспомощный малютка улыбается родителям, требуя любви, ответственности и заботы. Таксист прикуривает очередную сигарету, свешивает руку из окна и барабанит пальцем по дверце. Мы медленно приближаемся к большому отелю «Кавур». Это здание восемнадцатого века, богато украшенное и величественное, с фасадом, закопченным от выхлопов постоянно застревающих в пробках машин.

На крыше следующей гостиницы сияет здоровенный неоновый знак: «Люксотика». Ага, думаю, этого мне как раз и не хватает, роскоши люксов с экзотической обстановкой. Пока проезжаем, всматриваюсь, стараясь представить себе внутреннее убранство — шикарное, как следует из названия, однако эта гостиница схожа с любым другим крупным европейским отелем: вращающиеся двери, обслуга в плохо подогнанной униформе, высоченные букеты цветов в высоченных вазах. И все покрыто позолотой. Корпоративная роскошь. Гарантированный уровень удобства и обслуживания. Стоит здесь снять номер, тебя сразу же окружат заботой, будут говорить по-английски, моментально отыщут доктора — только плати! Но — не могу. Или, скорее, не хочу. Что-то удерживает. Как мне ни плохо, как ни душит жара в такси, все ж решаю отдаться воле волн, что несли меня до сих пор, а это значит, что я намерен положиться на таксиста и следовать его планам в отношении своего пассажира.

Поток машин ускоряется, и гостиница пропадает из виду. Мы въезжаем на длинную широкую улицу со множеством магазинчиков по обеим сторонам, витрины ярко сияют и до пределов забиты одеждой, обувью, нижним бельем, электроникой. Магазины открыты, но людей не много. Судя по почти полному отсутствию пешеходов, Неаполь кажется пустым, заброшенным, будто все сбежали, опасаясь, как бы, того и гляди, Везувий не пробудился. Если же смотреть на дорогу, то город выглядит полным жизни, бьющей через край. Мимо и навстречу проносятся юркие «веспы», мотоциклы с парой седоков: трепещут на ветру рубашки и блузки, шлемов нет и в помине. Сбоку, сзади, спереди трамваи, автобусы и легковые машины прокладывают себе извилистый путь по улице, будто оставаться в одном ряду больше минуты запрещено законом. Мы, кажется, встали едва не поперек движения и оказались зажаты так, что некуда ткнуться. Водитель мой включает радио. Итальянская попса. Мелодия надрывная и приторная, бесконечно повторяющаяся. У меня начинает раскалываться голова. Ухватившись за переднее сиденье, наклоняюсь вперед. Желая выразить недовольство, жестом показываю таксисту, чтобы выключил или хотя бы убавил звук. И тут взгляд останавливается на приоткрытой панели. Я разобрал на карточке имя — Массимо. Но главное — счетчик не работает. Откидываюсь обратно на спинку сиденья. Так, значит, деньги ему не нужны. Что же ему нужно? Получается, он волен делать со мной все, что угодно, и наверняка сделает это! Сердце забилось учащенно: тугие, тяжелые удары в груди. Температура тела как будто падает, меня прошибает холодный пот, чувствую едва ли не каждую его каплю, словно оказался весь погружен в ледяные кристаллики. Меня бьет лихорадка. И тут же бросает в жар, кристаллики горячим воском выпадают из пор, стекают по коже — я снова в огне, плавлюсь и таю…

Массимо резко бросает машину вправо, на боковую улочку. Она так узка, что ему приходится рукой с зажатой меж пальцев сигаретой сложить боковое зеркало, чтобы оно не царапало по стене. Встречные прохожие вынуждены буквально вжиматься в стены, чтобы пропустить нас. Здания по обе стороны высокие, сложены из черного камня. Единственный источник освещения — блеклые мерцающие полоски света, выпадающие из окон высоко у нас над головой. То и дело улочка вливается в небольшую темную площадь, и тогда «веспы», нетерпеливо рычавшие позади нас, с ревом несутся вперед, точно волны, бьющиеся о прибрежные скалы. Ясно, что я нахожусь как раз в той части Неаполя, посещать которую настоятельно не советовали путеводитель, приятели и молва. Темень кромешная, из-за близости домов воздух, попадающий в открытые окна такси, имеет затхлый, тяжелый запах. Вся окружающая местность воспринимается как нечто гнетущее и запретное. Нечто опасное. Могу добавить, что и днем здесь не лучше: высота зданий вдоль узких улочек не дает солнечным лучам пробиться к мостовой. Я словно попадаю в царство вечной ночи. Сил предаваться панике уже нет, а потому я попросту теряю сознание.

Похоже, я пропустил момент, когда мы остановились. Какой-то тупик. Свет фар размазан по стене. Меня волокут из машины. Пытаюсь ухватить свою сумку, но чья-то рука сильно наклоняет мне голову, на манер того, как в кино полиция препровождает задержанных в машину. Меня тащат через маленькую дверцу, приходится сгибаться — и сильная рука опять тут как тут — на моей голове.

Я в маленьком квадратном дворике, выложенном зеленовато-лимонной плиткой. Чисто. Везде растения — высокие папоротники в глиняных горшках, маленькие пальмочки. Можно подумать, я в Марокко или Тунисе. Пытаюсь держаться прямо, но слишком ослаб. Меня бьет озноб. Обхватываю себя руками в тщетной попытке согреться.

Возле меня разговаривают настойчивым шепотом. Мужчина и женщина. Я их не вижу. Поднимаю глаза на здания, окружающие дворик. Зачем-то старательно пересчитываю этажи: раз, два, три, четыре, пять. На каждом этаже есть проход, ведущий во дворик. С витиеватых ограждений свисают всевозможные растения. Прямо надо мной обрамленный четырьмя зданиями квадрат ночного неба, уходящий ввысь и теряющий угловатость купол сплошной тьмы. Прищуриваясь, с трудом различаю звезды — широко разбросанные крохотные точки белого света. Игольные проколы на черном занавесе. Кажется, я это уже видел: такие же звезды, такой же хаотичный рисунок световых пятнышек я наблюдаю с крыши моего дома в Лондоне, может быть, поярче, но в целом такие же, — и на миг исчезают страх, недомогание, беспомощность. Чувствую себя в безопасности, но тут же падаю, как человек, подстреленный на месте, какой-то живой спиралью проваливаюсь во тьму. Придя в себя, снова вижу одни только зеленовато-лимонные плитки двора, заполонившие все вокруг, словно цитрусовые рощи, впечатанные в поверхность планеты поступью Бога.

2

Резко, будто от толчка, просыпаюсь в маленькой узкой постели: я закутан в насквозь промокшие простыни и лежу в ложбинке продавленного матраца. Тяжелые веки никак не хотят подниматься. Я нахожусь в большой и почти пустой комнате. В углу комод, на нем эмалированный кувшин и тазик для умывания. На спинке стула возле кровати висит моя одежда, сумка аккуратно задвинута под сиденье. Не похоже на больницу. Напротив высокое окно, сквозь его решетчатые ставни пробивается свет: лучи, ломаясь, ударяются в пол, едва добравшись до середины комнаты.

Комната кажется кельей или камерой, будто такой ее сделали нарочно, решив жить непритязательно, не обращая внимания на осыпающуюся со стен штукатурку, на выцветшую и шелушащуюся краску, на то, что половые доски, не покрытые лаком и пыльные, выглядят так, будто с них только-только убрали ковер. Очевидно, что не гостиница. Форточка открыта. Слышу итальянскую речь. Семейная перепалка. Собирают на стол. Звяканье приборов, стук посуды — все слышно отчетливо, совсем рядом. Завтрак, обед, ужин? Ориентируясь по скупому свету, что попадает в комнату, решаю: утро. Значит, завтрак. Где-то играет радио. Опять итальянская попса. Примерно там же, где и семейное застолье.