пристроен крытый двор для скота, чуть поодаль — клеть для хранения рыболовных снастей и баня с рыбокоптильней.

Ближе всех к дюнам — дом рыбака Клявы, такой же ветхий, как и у Дуниса. Просторный двор обнесен со стороны дороги ивовым плетнем, позади дома тянется обмелевший лиман. Лет тридцать тому назад здесь была бухточка, сейчас ее отделяет от моря гряда дюн. Только осенней порой, когда западные ветры нагоняют в залив громадные массы воды, лиман вновь сливается с морем. Вдоль него растет несколько кустов сирени и жидких березок, но ни одного фруктового дерева в Чешуях не увидишь.

Севернее, на пригорке, откуда открывается вид на весь поселок, стоит маленький домик без каких-либо хозяйственных построек. Здесь когда-то жила вдова Залита с дочерью Зентой…

В этом тихом уголке обитает сильное, закаленное рыбацкое племя. Несколько лет тому назад здесь произошли события, нарушившие мирное течение обыденной жизни, и молва о них разнеслась далеко за пределы поселка.

2

В первый воскресный день после крещения Оскар Клява запряг лошадь и повез младшего брата Роберта, студента экономического факультета Рижского университета, в соседнее местечко, откуда начиналось автобусное сообщение с Ригой. С ними поехала и дочь лавочника Бангера — Анита; ей тоже пора было возвращаться в столицу, где она училась в последнем классе средней школы. Всю дорогу Оскар молча прислушивался к оживленным разговорам брата с Анитой. Они заранее радовались развлечениям, которые ждали их в городе, — театральным премьерам, выставкам картин и давно обещанным концертам Анри Марто[1]. После двухнедельного отдыха молодые люди жадно стремились окунуться в многоцветный поток городской жизни.

Оскар не любил город. Он быстро утомлял его своими крайностями, угнетал избытком шума, движения, происшествий, всевозможных удовольствий и многообразием человеческих страданий. Даже во время деловых поездок он не мог высидеть там больше двух-трех дней. Смутно становилось у него на сердце, и он спешил обратно, в тихое царство дюн, где люди день и ночь дышат соленым запахом моря и засыпают под убаюкивающий гул прибоя. Здесь его ничто не угнетало. Бодро принимался он за повседневную работу — забрасывал сети, чинил невод, помогал отцу и сестре в рыбокоптильне.

Оскару исполнилось двадцать пять лет. Несмотря на то что он выделялся среди других парней тихим, молчаливым нравом, голову он держал высоко и ни перед кем ее не склонял. Когда Оскар шел по поселку, его большие красные руки тяжело свисали вдоль тела, словно обремененные собственной силой, и даже в толпе рыбаков его еще издали можно было заметить по гигантскому росту. Широкоплечий, с загоревшим от солнца, обвеянным морскими ветрами лицом, в облепленной рыбьей чешуей, запачканной смолой одежде и высоких сапогах с отогнутыми голенищами, он напоминал сказочного великана.

В местечке Оскар задержался ненадолго. Помог брату и Аните донести до автобуса вещи и стал прощаться. Подавая руку Аните, он посмотрел ей в глаза, покраснел, и в груди у него вдруг защемило. Это было незнакомое, впервые изведанное захватывающее волнение, но оно могло означать и боль, и грусть, и тревогу. Оно имело множество названий, и только одного, подлинного, которое охватило бы все эти чувства, Оскар еще не знал… Итак, он посмотрел на Аниту, покраснел и отвернулся.

Не оглянувшись ни разу, поехал он тихой улицей местечка и всю дорогу думал о девушке. На долгие месяцы исчезнет она среди каменных казарм большого города… Счастливый Роберт!.. При воспоминании о том, как брат и Анита сидели рядом в старых санях, Оскар вдруг почувствовал странное беспокойство. Всюду они будут вместе — в автобусе, в театре, на улице и в маленькой комнатке студента. И снова перед глазами возникало улыбающееся лицо брата возле раскрасневшейся от мороза девушки… Оскар потянул вожжи, лошадь пошла рысцой. Скоро завиднелись крыши поселка Чешуи. Оскару он показался вымершим. На улице не было ни души, даже не залаяла ни одна собака. Старые дома беспомощно и грустно глядели на него оконцами в полусгнивших рамах. Вид чахлого леска, песчаных холмов и замерзшего лимана почему-то взволновал Оскара, словно вокруг высились тюремные стены. Только заметив во дворе сестру Лидию, Оскар немного пришел в себя. Распрягая лошадь, он смотрел, как сестра носит воду. Приятно было глядеть на ее гибкий стан, который, казалось, не чувствовал тяжести полных ведер. Лидия шла легким шагом ловко оберегая новенькие туфли и синее платье от воды, переплескивавшейся через края ведер. Она взглянула в глаза брату, слегка улыбнулась и, ничего не сказав, прошла мимо. Улыбка, показавшаяся было на лице Оскара, медленно угасла. Он распряг лошадь, отвел в конюшню и пошел к морю.

Кучка мужчин в вязаных шерстяных фуфайках собралась у опрокинутого карбаса. Стоя со скрещенными на груди руками или облокотившись на карбас, они посасывали прокуренные, изгрызенные трубки. Лица у всех были медно-коричневые; у стариков их обрамляли окладистые бороды, а щеки молодых покрывала отросшая щетина. Рыбаки наблюдали море, ветер и тучи, и время от времени то один, то другой сплевывал коричневую слюну. Движения их были медлительны, такой же медлительной и обдуманной была речь — казалось, каждое слово произносится через силу. Среди рыбаков стоял старый Клява. Он все еще отличался статной осанкой, хотя голова его давно побелела, как яблоня в цвету. Набивая табаком трубку, Клява глядел не на кисет, а вдаль, в открытое море. При этом он покачивал головой и словно принюхивался к доносившимся оттуда запахам.

— У юго-западного берега показалась сырть, — пробурчал он, не отрывая взгляда от морского простора. — Надо сдвинуть карбас в море и поставить сети. Если оттепель подержится, будет славный улов.

Подошедший в этот момент Оскар услышал слова отца.

— Стоит ли овчинка выделки? — заметил он вполголоса.

— Ты что думаешь, рыба сама к тебе придет? — полушутливо, полусердито ответил Клява. — На это не надейся. Ты бы лучше достал новые сыртьевые сети: надо взять по меньшей мере штук восемь. С пустяками и выходить не стоит.

— Так-то оно так… — неуверенно сказал Оскар. — Но ты посмотри, что творится на севере. Надо ждать мороза и перемены ветра.

— Боишься отморозить пальцы? — подтрунил старый Клява.

Оскар пожал плечами и ничего не ответил.

— Ну, так приготовь якоря и буи, — сказал отец. — Вечером столкнем карбас в море.

— Как знаешь, — ответил сын. — Я бы не решился на это.

Оскар отошел к большой рыбачьей посудине и стал ее осматривать. Доски одной слани[2] разошлись — он покрепче прибил их. Буи и клячи[3] были покрыты снегом и занесены песком, концы тросов спутались. Приведя все в порядок,