— А знаешь, Бесси, — сказал он однажды, — когда я был молодым королем, мне не хотелось ни читать молитвы, ни заниматься государственными делами. Я хотел наслаждаться жизнью. И как ты думаешь, что я делал? Я выбирался из дворца по черной лестнице и уходил на охоту, а мои советники даже не догадывались, что меня нет.

— И вас не наказывали? — потрясенно спросила Элизабет.

— Ха! — взревел отец. — Я король. Они никогда бы не посмели!

— И если ты король, можно делать все, что захочешь? — спросила она, воображая новые горизонты.

— Конечно, — ответил отец. — Люди обязаны исполнять мою волю.

В его голосе прозвучали резкие нотки, которых она, будучи слишком маленькой, не заметила.

— Тогда, — изрекла она, — я стану королем, когда вырасту.

Она не поняла, почему ее слова так его рассердили. Внезапно он превратился из любящего отца в человека из стали, лицо заледенело, глаза злобно вспыхнули. Не говоря ни слова, он снял ее с коленей, не слишком бережно поставил на пол и выпрямился во весь свой внушительный рост.

— Ты никогда не сможешь стать королем, — проговорил он столь же спокойно, сколь и грозно. — Пока у тебя нет брата, ты моя наследница, но женщина не должна править ни по законам природы, ни по Закону Божьему. Так что хватит глупостей, ибо у меня будет сын, который станет моим наследником!

А потом он ушел, и его широкоплечая фигура скрылась за дверью детской. Но с тех пор он появлялся еще не раз, по-прежнему веселый и шумный, как будто ничего не случилось, и она поняла, что его приступы ярости подобны штормам, которые приходят и уходят.

Каждый раз, когда приезжал отец, ее спокойный и упорядоченный мир взрывался многообразием красок, весельем и шумом. Отца всегда окружали роскошно одетые джентльмены и леди, оказывавшие ей знаки внимания, а также сопровождали полчища министров, чиновников и слуг, многие из которых, как ей говорили, были очень важными особами. Она наблюдала, как они старались угодить отцу, и восторгалась тем, как они беспрекословно выполняли его приказы. Как же чудесно быть дочерью такого короля!

Отец часто говорил, что она высокая леди. Все должны были ей кланяться и никто не смел отнестись к ней непочтительно, ибо она тоже была очень важной персоной. Именно потому она жила вдали от королевского двора в своем собственном доме, с личной прислугой. Она была принцессой Англии, и, как рассказала ей леди Брайан, однажды, если Бог не сочтет нужным послать ей брата, она станет королевой, несмотря на слова отца. Так объявило нечто под названием «парламент», и никто не мог ему возразить.

Но то были воспоминания не столь давние. Первое же, что она помнила, — как отец, показывая дочь лордам и леди, носил ее на руках по дворцу в блистательном мире, где он жил. Оба они были одеты в желтое; она чувствовала, что произошло нечто особенное, хотя и не знала точно, что именно. Отец твердил, как он рад, что умерла какая-то старая ведьма, но Элизабет понятия не имела, о ком идет речь, и лишь смутно осознавала, что значит «умерла».

В тот вечер там была и ее мать, тоже в желтом, — это девочка также помнила. Ее прекрасная стройная мать с иссиня-черными волосами, живым притягательным взглядом и колкой улыбкой. Но покуда король расхаживал с Элизабет по залу, приглашая придворных восхититься его дочерью, ее мать разговаривала с другими. Как ни странно, Элизабет почти не помнила, чтобы ее родители были вместе. Они порознь приезжали в Хэтфилд, и она понимала: отец слишком часто занят государственными делами и лишь изредка может выбраться к ней. Ее мать, королева Анна, бывала у нее чаще, привозя с собой своих любимых собак и подарки для Элизабет, большую часть которых составляла изысканная одежда — оранжевое атласное платье, красно-коричневая бархатная юбка, пара малиновых рукавов из тафты, расшитый жемчугом чепец — или кожаная конская упряжь. Мать не устраивала шумных игр, как отец, но сидела с ней в огороженном садике, разглядывая цветные картинки в роскошном издании часослова или играя на лютне, — даже в столь юном возрасте Элизабет уже проявляла способности к музыке, унаследованные от обоих родителей. Будучи более терпеливой, чем Генрих, Анна, казалось, никогда не уставала от общества дочери. Для Элизабет ее мать была идеальной королевой — прекрасной, сдержанной и доброй, и любовь к ней смешивалась для девочки с глубоким почтением и благоговейным трепетом.

Лежа в постели и рассматривая отблески пламени на стене, Элизабет вдруг поняла, что ее мать уже давно не появлялась в Хэтфилде. Последний раз они виделись несколько недель назад, когда королевский двор был в Гринвиче, но тогда Элизабет сильно расстроилась и испугалась. Впервые за свою недолгую жизнь она ощутила опасность и близкую беду. Мать с отцом злились друг на друга, ужасно ссорились, а потом мать расплакалась и растерялась, и это напугало Элизабет. Она не понимала, из-за чего случился раздор и почему потом мать подхватила ее на руки и снова поспешила к королю. Тот стоял у открытого окна, взирая на сад внизу, и гнев его казался столь осязаемым, что дочь съежилась на руках у матери. Они обменялись грубостями, которых Элизабет не хотелось помнить. Она не желала слышать, как отец называет мать ведьмой и прочими оскорбительными именами. Ведьмы творили зло, но она не могла представить, что мать занимается тем же. И что такое шлюха? Почему мать так расстроилась только из-за того, что застала короля с какой-то девицей по имени Сеймур на коленях? В этом же нет ничего страшного — Элизабет сама много раз сидела так же.

Она не могла вспомнить, чем все закончилось. Последнее, что всплывало в памяти, — как мать подняла ее, предлагая отцу взять ее на руки.

— Она твоя законная дочь! — рыдала Анна. — Ты назвал ее своей наследницей, и парламент это одобрил. Она твоя — только взгляни на нее!

Отец мрачно хмурился, лицо его побагровело от гнева. Он не взял дочь на руки. Элизабет вывернулась и в страхе уткнулась лицом в обтянутое шелком плечо матери. Потом королева куда-то спешила с ней на руках, чуть не бегом минуя роскошные покои, пока не добралась до каморки с деревянными стенами, занавешенными ярко-голубой тканью. Там был молодой человек в одежде священника, а когда мать поставила Элизабет на пол и преклонила колени на молитвенной скамье перед маленьким алтарем, он успокаивающе положил руку на плечо королевы.

— Поведай мне все, дочь моя, — призвал он.

— Возможно, у меня мало времени, — загадочно и тревожно прошептала мать. — Доктор Паркер, пообещайте мне кое-что. Поклянитесь, что сделаете по-моему.

— Сделаю все, что в моих силах, мадам, — ответил тот.

Его грубоватые черты лучились великой добротой. Потом королева Анна встала и, задыхаясь, зашептала ему в ухо, чтобы Элизабет не слышала. Лицо доктора Паркера посуровело.

— Если со мной что-то случится, — уже громче закончила королева, — прошу вас позаботиться о благополучии моей бедной девочки. Обещайте, что не оставите ее.

Добряк, не задумываясь, пообещал, и у Элизабет возникла надежда, что он потолкует с ее отцом-королем и скажет, чтобы тот больше не грубил матери. Само то, что отец, перед которым она преклонялась, так обходился с ее матерью, ужасало Элизабет не меньше, чем страдания Анны. Происходившее было выше ее детского понимания, и ей хотелось одного — скрыться в маленьком надежном мирке, где она до сих пор жила, в котором родители пребывали в согласии и она была в полной безопасности, окруженная их любовью.