Элизабет смотрела на сестру, словно не слыша. Взгляд ее был устремлен на купающийся в лучах солнца дворец, лицо ничего не выражало.

— Понимаешь? — снова спросила Мэри, сжимая в руках маленькую ладошку.

Элизабет выдернула руку. Наказали… предали смерти… наказали… предали смерти… Слова Мэри бились в ее голове, пытавшейся осознать их смысл. Что имела в виду сестра? Предали смерти… предали смерти…

К ним шла леди Брайан.

— Миледи, вы рассказали ей? — мягко спросила она.

Внезапно Элизабет соскользнула со скамьи и, подбежав к гувернантке, уткнулась лицом в ее юбку и горько расплакалась.

— Мама! Моя мама! Где она? Я хочу к ней! — причитала она, в страхе содрогаясь всем тельцем. — Хочу к ней! Приведите ее!

Леди Брайан и леди Мэри присели, пытаясь успокоить потрясенную девочку, но та оставалась безутешна.

— Где моя мама? — всхлипывала она.

— Она умерла, золотко, — со слезами на глазах ответила леди Брайан. — Она теперь с Богом.

— Хочу к ней! — завопила Элизабет. — Хочу к ней!

— Ты должна за нее молиться, — запинаясь, пробормотала Мэри.

Но Элизабет знай ревела во все горло, лишившись дара речи.

В последующие дни все были к ней очень добры. Леди Брайан постоянно находила для нее какие-нибудь занятия, повар готовил ее любимые блюда, шутовка ее сестры кривлялась и приплясывала перед ней во время еды, звеня бубенчиками, но больше всего девочке хотелось быть рядом с Мэри, которая была добрее всех, часами играла с ней и спасала от утомительных нравоучительных историй сэра Джона.

— Что будем читать сегодня вечером, миледи? «Терпеливую Гризельду» или «Тесея и Минотавра»? — спросил он.

— Мы уже читали «Тесея» вчера, опять, — вздохнула Элизабет. — Почитайте «Терпеливую Гризельду».

— Слушайте внимательно. — Сэр Джон открыл книгу. — Вполне подходящая сказка для маленькой девочки вроде вас, которой вполне пригодится пример послушной жены.

— Леди Мэри читает намного лучше вас! — раздраженно заявила его слушательница, не успел он закончить первую страницу.

— Позвольте мне, — улыбнулась Мэри, забирая книгу.

Сэр Джон благодарно удалился, хотя изрядно обиделся на критику.

Позже, тем же вечером, Мэри присоединилась к нему и леди Брайан, чтобы выпить вина перед сном.

— Леди Элизабет понравилась история? — спросил сэр Джон.

— Нет, — ответила Мэри. — Она вполне определенно высказалась о том, как сама поступила бы с мужем Гризельды.

— О господи, — печально нахмурился сэр Джон, хорошо знавший свою подопечную. — Надеюсь, ее это хотя бы отвлекло.

— Думаю, да, — кивнула Мэри. — По крайней мере на какое-то время.

Элизабет больше не плакала — в столь юном возрасте горе забывается быстро. Хотя она оставалась подавленной, ее легко удавалось отвлечь и утешить. Слава богу, думала леди Брайан, худшее наверняка позади.

— Я должна тебе кое-что сказать, — призналась Мэри, обмахиваясь носовым платком.

Они сидели в тени цветочного сада, где висел в воздухе густой аромат роз и жимолости.

Элизабет подозрительно взглянула на нее.

— Ничего дурного. На самом деле — хорошая новость. У нас новая мачеха.

— Не хочу мачеху, — надулась Элизабет. — Хочу тебя!

Мэри улыбнулась, тронутая этими словами, и погладила ее по щеке:

— Радуйся, сестренка. Она хорошая женщина. Она была ко мне очень добра и готова стать матерью и для тебя.

Элизабет задумалась.

— Как ее зовут?

— Королева Джейн, — ответила Мэри. — Джейн Сеймур.

Сеймур. Где-то Элизабет уже слышала это имя.

— Королева оказала мне радушный прием при дворе и хочет, чтобы ты тоже нанесла ей визит, — продолжила Мэри и тут же замолчала. Мысль о цене, которую ей пришлось заплатить за возвращение ко двору и прежнюю благосклонность отца, казалась невыносимой.

— Подпишите! — требовал государственный секретарь Кромвель. — Подчинитесь воле отца, ибо это ваш долг. Признайте, что брак вашей матери кровосмесителен и незаконен и что вы были не правы, бросая вызов его величеству. И тогда все сложится хорошо.

Если она поставит свою подпись, к чему ее вынуждали, добра не будет, — это она знала точно. Как она могла струсить и сдаться, когда ее мать оставалась тверда в течение многих лет, перед лицом великих несчастий?

Но Мэри знала также, что, подчинившись, вернет себе любовь отца. Она написала ему, умоляя о встрече, даже обещая пасть ниц к его ногам и просить прощения за все причиненные обиды, но он не ответил. Короля интересовало одно — чтобы она подчинилась его требованиям, скрепив это подписью. Он должен был увидеть собственными глазами ее безоговорочное признание того, что он поступил правильно, отвергнув ее мать.

Она никак не могла заставить себя это сделать. Ей было плохо, ее мучили мигрени и менструальные боли, которыми она страдала много лет, и она уже не могла терпеть.

— Подпишите! — настаивал императорский посол Шапюи, выступавший по поручению своего правителя в защиту покойной королевы Екатерины и ее дочери.

Император[1]приходился племянником Екатерине и двоюродным братом Мэри, и Шапюи заверял Мэри, что руководствуется лишь лучшими побуждениями.

— Подпишите, — повторил он. — Его святейшество папа освободит вас от всякой моральной ответственности, ибо клятва, данная под принуждением, не имеет силы.

И Мэри подписала. Она не только согласилась, что брак ее матери был кровосмесителен и незаконен и, следовательно, сама она — незаконнорожденная, но также признала, что ее отец, король, является верховным главой христианской церкви Англии. Одним росчерком пера она объявила себя бастардом, отказалась признавать авторитет папы и отвергла все то, что она и ее мать считали самым дорогим. И несмотря на предстоящее освобождение от ответственности, она знала, что никогда себе этого не простит.

Элизабет смотрела на сестру, которая ушла в себя, словно позабыв о ее присутствии.

— Эта королева Джейн — она красивая?

Мэри вздрогнула.

— Не очень, — ответила она. — Хотя некоторые считают ее симпатичной. Она такая бледная, что кожа кажется почти белой.

— Моя мама была красивая, — пролепетала Элизабет.

Мэри не ответила. Сама она не считала красивой эту шлюху с жесткими черными волосами и желтоватой кожей, но сказать об этом Элизабет конечно же не могла. У нее перехватило дыхание — Элизабет впервые упомянула Анну Болейн с того страшного дня в парке.