этот вот ломтик сыра.

- Я… как-то… не очень… ем по вечерам.

Врет.

- Садись, - Елизар указал на потертый стул, одна ножка которого была замотана синей лентой. – И рассказывай. Из тебя некромант, как…

Дело даже не в фамилии и не во внешности, которая некромантической силе соответствовала… а от примерно никак не соответствовала. Разве что бледность характерная, но и только.

Дело скорее в том, что самой этой силы в Лялечкине не было.

- Да… понимаете… я вообще-то… живописец, - выдохнул Лялечкин и сжался в комок. – Я по стипендии…

Живописец.

Но метка-то на нем от кафедры некромантии!

Что за…

- Поступил. Учился… у меня балл самый высокий. Был, - он совсем поник. – А потом выяснилось, что в этом году практика в Элизуме будет… может, слышали?

- Слышал, - согласился Елизар. – И бывать случалось.

Своеобразный мир. Но да, для творцов – идеальный. Поразительное сочетание дикой природы и творений Древних.

- Места всего четыре…

- И все четыре оказались заняты?

Кивок.

- Мне… сказали… что… я не дотягиваю… по баллам… нужно было общественную нагрузку… рекомендации… я же не знал, что нужно.

Елизар тоже не знал, что для прохождения практики нужны рекомендации.

- Вот места и не оказалось. А если практику не пройти, то… вовсе отчислят.

- И предложили сюда?

- Да… у некромантов всегда недобор и места свободные. Сказали… какая разница, что рисовать… натура – она и есть натура. Я и согласился.

Потому что испугался отчисления.

- А родители что?

- Я сирота, - светлые ресницы дрогнули. – Директор приюта… помогал очень. И направил. И я не мог его подвести.

Дерьмо.

И главное, не понять, что с этим дарованием делать. Хотя… вернувшись, Елизар самолично разберется. Забродько, декан творцов, кажется, совсем потерял края и понимание ситуации. Ладно, своего ставленника в закрытый мир пропихнуть, это ещё можно понять, но не вместо же нормального студента.

- Ешь давай, - Елизар подавил в себе раздражение. – И убраться надо будет, а то тут срач неистовый.

- Я уберусь!

- Куда ты денешься…

Ночью под окнами не выло, но тоска никуда не делась. Голод и тот отступил, сменившись робкою надеждой, что если так повоет пару дней, а лучше пару недель, то Елена, глядишь, и изменит свои дурные пищевые привычки, а заодно и похудеет.

Впрочем, сейчас она жевала бутерброд со шпротами исключительно из врожденного упрямства.

Туман отступил.

Яндекс предсказал хорошую погоду. А лента принесла красивую фоточку Федюни с новой его любовью и пальмами Гоа. Пальмы были стройны, любовь – молода и кругом прекрасна, в отличие от самого Федюни, море на заднем плане намекало, что у кого-то жизнь удалась, а потому настроение окончательно испоганилось.

А еще альбомы…

Вот кто так рисует-то? И ладно, красота… но достоверность! Где достоверность?! А потому будут говорить, что Елена снова придирается! Красная ручка черкала лист за листом, а тоска не отступала.

Будут говорить, что срывает злость.

Что из-за развода всё.

И личной неустроенности.

Что от этого у Елены ненависть ко всем молодым и красивым… а что почка на рисунке похожа на банан, это так, ерунда. Не всем же живописцами быть.

Впрочем, очередной альбом порадовал.

Нет, не так. Елена даже замерла.

Неужели…

Она перелистнула страницу. И еще одну… вот могут же! Могут, когда захотят… и главное, не только рисунки, но и подписи верны. И расписаться под такой красотой – одно удовольствие. Бутерброд и тот вкус обрел, а жизнь, пусть и ненадолго, но смысл.

Ночью, правда, снился Федюня, который бегал вдоль забора и умолял впустить его, клялся, что всё осознал и раскаялся. Но Елена почему-то ему не верила. Может, потому что взгляд у Федюни был на редкость хитрым. А может, настораживал скальпель, который Федюня прятал за спиной, но как-то так, что Елена все равно его видела.

И не впустила.

А проснулась совершенно разбитая, без сил и снова почти проспав на электричку. И собираться пришлось впопыхах.

- Здравствуйте, Елена Петровна! – за воротами обнаружился Лялечкин в компании хмурого мужика, который ворота осматривал препристально. Даже пальчиком краску сковырнул, а потом поднес к носу и понюхал. И только после этого посмотрел на Елену.

Тоже хмуро.

И даже обвиняюще. Ну да, потрескалась краска. А что он хотел? Дом старый, еще от отца Елене доставшийся, а потому и уцелевший при разводе, в отличие от квартиры, которая вдруг оказалась собственностью Федюниной маменьки.

- Как спалось? – поинтересовался тип.

- Спасибо, плохо.

- Это мой… дядя… четвероюродный.

- Из Караганды, - вспомнила зачем-то Елена.

- Что снилось?

- А вам какое дело? И вообще… мы опаздываем.

- Я провожу, - сказал дядя из Караганды и руку протянул. – Сумку давай… давайте.

Елена и дала. Во-первых, дядя не походил на человека, который с радостным воплем скроется в лесочке, чтобы сжечь журнал отработок. Во-вторых, сумка сегодня казалась еще более тяжелой, чем вчера. В-третьих, времени на споры не оставалось, а без сумки идти выходило быстрее.

Да и… пахло от него приятно.

Странно. И смутно знакомо. Запах этот едва уловимый успокаивал, что, наверное, тоже должно бы подозрения внушать. Но Елена устала, да и электричка опять же…

- Елена, - представилась Елена, потому что Лялечкин, плетшийся сзади с видом полным тоски, явно не собирался знакомить её с дядей.

- Елизар… магистр…

- Биологических наук, - подскочил Лялечкин. – Специалист по анатомии…

- Специалист? – Елена прищурилась.

А дядя из Караганды нехотя кивнул.

- Что ж… рада, что будет кому позаниматься…

Она вдруг поняла, что не помнит имени Лялечкина. Вот совершенно.

- Есть сложности? – Елизар обернулся, одарив Лялечкина хмурым взглядом.

- Да как сказать… с одной стороны его рисунки на редкость точны, даже великолепны…

Мальчишка прямо расцвел от похвалы.

- С другой стороны, с его обмороками в анатомичке явно надо что-то делать. Ладно, раз или два… это понять можно. Но как он собирается учиться, если от одного вида крови бледнеет.

- Мы над этим поработаем, - почему-то прозвучало так, что Елена даже усовестилась. – Это дело привычки.

- Совершенно с вами согласна.

На станции было людно.

Елена раскланялась с Марьяновной, что спешила на городской рынок с урожаем ранней клубники. И с Петровым, который тоже вез клубнику, а потому поглядывал на Марьяновну хмуро, видя в ней конкурента. Перебросилась парой слов с соседкой. И ответила