как кусочек танца, плавного и завораживающего. Девки из деревни бы удавились, такой шаг увидев. Они-то только для прыжков в хороводах годятся.

— А ты как думаешь? — спрашивает девушка в ответ.

И, не успевает Вран и слова сказать, разворачивается к нему спиной — и Вран вдруг понимает, что приближалась она не к нему, а к ножам.

Лёгкая, как пёрышко, и стремительная, как стрела; девушка отталкивается от земли, одним ловким, отточенным движением переворачивается в воздухе — и приземляется на ноги по другую сторону ножей.

А потом поворачивается к Врану.

— Как-то не работает, красавец, — заключает она.

«Красавец». Она говорит это уже второй раз — и говорит без всякой насмешки, спокойно, словно так и есть. Врана так ещё не называли. Кто бы додумался? Вран не уродлив, но и не настолько хорош собой, чтобы девушки ему такие приятные слова дарили. У них в общине вообще девушек немного — и все на других заглядываются, а не на него. Крепко сбитый Деян, чернявый, но высокий Войко, заливающийся утренним соловьём Ратко, чьи истории собирается слушать вся деревня, — девкам есть из кого выбирать, да и все парни уже давно обряд посвящения прошли.

А Вран…

— Ножи же не ты втыкала, — находится Вран. — И заговор не ты читала. Конечно, никто из хозяев ничего не понял.

Звонкий смех девушки вновь полянку наполняет.

— Ну нет, красавец, не буду я всё это повторять, — говорит девушка, отсмеявшись. — Да и отвар свой ты весь на себя потратил… А скажи мне — что это всё-таки за «хозяева» такие?

И снова не поймёшь — то ли притворяется, то ли правда не знает. Вран обхватывает себя руками за плечи: холодно, всё ещё холодно, но идти в деревню как-то не хочется. Да и пустит ли?

— Хозяева леса, красавица, — коротко объясняет он, наблюдая за её лицом.

Но на лице девушки — одно непроницаемое любопытство.

— Так какие хозяева-то?

Вран вздыхает.

— Серый-братец, серая-сестрица, — говорит он. — Чомор, например. Да мало ли здесь хозяев? Всех не перечислишь.

— Чомор уже десятый сон видит, — улыбается девушка. — А волки просто так своими не сделают. Неужели думаешь, что им твоего заговора достаточно да прыжков через ножики? Так волками не становятся.

— А как — становятся?

Девушка ведёт плечом.

— А зачем тебе?

Ох…

Вран даже не знает, с чего начать.

С рождения своего, что ли?

Или ещё раньше?

Мать Врана, когда его носила, волка увидела в лесу — добрый знак, считай, благословение: точно ребёночек волком будет. Родился Вран зимой, тоже в просинец — волчий месяц, да ещё и ногами вперёд. Тяжёлые были роды, но мать выжила — ещё одно подтверждение того, что за своего приняли, мать сберегли. Волки всегда семьи берегут, за это их и любят.

Волков в деревне уже давно не рождалось, ни при ком из ныне живущих — но бабки-шептуньи рассказывают, что ещё во времена их бабок сразу три волка было, а уж ещё раньше и вовсе каждый год кто-то перевёртыша приносил. Сильная раньше была деревня, процветающая, все её стороной обходили, а если и приходили, то шкуры не на мёд меняли, а просто дарили — чтобы задобрить. А потом что-то не так пошло, и до сих пор идёт.

Вран новой надеждой должен был стать, новой силой. Укрепить общину, может, даже за собой повести, чтобы к соседям прийти и сказать: присоединяйтесь к нам, а то силой возьмём. Пока Вран маленьким был, даже говорить не умел, старейшины всегда у него совета спрашивали, с помощью него к хозяевам обращались — и как будто даже ответ получали. Холили и лелеяли Врана. Пылинки с него сдували. Ждали, когда он вырастет поскорее, чтобы первый раз в волка обратиться.

По праву рождения Врана сразу в охотники записали, не в какие-то собиратели или земледельцы. С детства на охоту брали, оружие в руки давали, с хозяевами общаться учили. И всё смотрели, с надеждой смотрели: не откликнется ли кто из хозяев? Не бросится ли сам Вран вдруг по зову неведомому в чащу деревьев непроглядную, не выйдет ли оттуда серым волком?

Вран не бросался. Не выходил.

Когда Врану исполнилось двенадцать лет, община засомневалась. Волосы Врана так и не посеребрились, остались тёмно-русыми; глаза тоже в два янтаря не превратились, по-прежнему смотрели на всех морозной синевой ночного просинецкого неба. Невысоким Вран был, худоватым, бегал быстро, но за зайцем не поспевал, куропатку на лету не сбивал, только стрелы зря тратил. По-другому начали на Врана поглядывать: с жалостью. «Эх, — говорили эти взгляды, — не сдюжил мальчик».

И Вран понял: надо брать дело в свои руки.

Уже и забыли все свои надежды на него, уже из охотников его в мёдники перевели, потому что всё-таки ловким был и по деревьям без труда лазил, — а Вран всё помнил. Уже и мать на других сыновьях сосредоточилась, уже они надеждой общины стали, уже другой мальчик в просинец родился, — а Вран всё помнил. Уже и отец его, один из старейшин, перестал его на волчьи праздники подзывать, чтобы он хозяевам через себя просьбы деревни передал, — а Вран всё помнил. Вран твёрдо знал: это просто большая ошибка. Ему суждено волком стать, и он им станет. И всем ещё покажет.

— …а как зовут-то тебя, красавица? — спрашивает Вран, слегка встряхнув головой: неприятные эти воспоминания, плохие, тяжёлые. — Моё имя ты уже знаешь.

— Да, занятное имя, — кивает девушка — и по странной внимательности в глазах её Врану вдруг кажется: поняла что-то, почуяла, что задумался он не просто так. — «Вран» — это как «врун»?

— Нет, красавица, это как «ворон», — отвечает Вран.

И, конечно, врёт. Никаким «Вороном» его бы в жизни не назвали: кому это надо, волчьего наследника чужим именем нарекать? Так и неприятности себе нажить можно. Но не нравится Врану его имя, не врун он вовсе, так — только если совсем приспичит. Дурацкие эти обереговые имена, никакого смысла в них, по мнению Врана, нет: какой толк нечисток путать, сына «Грязным» или «Некрасом» зовя? Нечистка-то придёт и увидит, что сын очень даже чист и красив. А «Вран» правда на «ворона» похоже. У воронов много с волками общего: хищные, хитрые, умные, в стаи собираются, землю свою защищают, а, главное, — и Чомор их любит, и Земля-мать, и Небо-отец.

— Ворон хочет волком стать, — произносит девушка задумчиво. — На враньё похоже, Вран из Сухолесья. А «Сухолесье»-то почему? Неужто лес наш сухим считаешь? Не нравится он тебе? Мало еды приносит?

«Наш» лес. Что же ей нужно