Жрица, Шут, Луна…

Знать толкование этих карт Миа научилась даже раньше, чем связно говорить.

А пока мать гадала, Миа рассматривала убранство домов, похожее на сказку — наряды и посуду, фрески на стенах и тяжёлые портьеры, наблюдала за тем, как ведут себя настоящие синьоры и синьорины. И мечтала о том, что однажды у них с матерью будет вот точно такой же прекрасный дом, с причалом для лодок и мраморной лестницей, ведущей к украшенному арками входу. Комнаты с золотисто-зелёной штукатуркой на стенах и балдахином из шёлка над большой кроватью, и кушетки на изящных ножках, и камин. Внутренний дворик в обрамлении лимонных деревьев… И большая гондола, вытянутая, как придонный угорь, чёрная, с позолотой и красными сиденьями, будет возить их в оперу и на балы. А она обязательно станет синьорой и будет носить красивые платья из зелёного шёлка.

Затем им совали в руки деньги, иногда какую-то еду или кусок ткани, и спешно выставляли за дверь. На этом сказка заканчивалась, и чтобы попасть в неё снова, нужно было ждать следующего посещения такого дома. Как ни странно, Миа запомнила их все. Каждый знатный дом в Альбиции, где они побывали с матерью. Говорят, всё, что видел в раннем детстве, очень хорошо запоминается. Даже сейчас закрой глаза — и она вспомнит. Вот дом семьи Бентивольо, что на Гранд-канале: резные двери из скалистого дуба и мраморная лестница с каменными львами у парадного входа. Но они с матерью всегда входили с другой стороны, через кухню, где умопомрачительно пахло корицей и кардамоном: кухарка раз в неделю пекла праздничный пирог. И этот запах, и изюм, лежавший на столе — всё это было драгоценными воспоминаниями, частичками сказки, которую Миа забрала с собой во взрослую жизнь. Каждый из таких домов дал ей что-то своё. Может, именно поэтому она стала продавать специи и пряности в своей лавке — запахи кардамона и корицы пробуждали воспоминания о детской сказке. Именно поэтому она повесила зеркальный шар на входе и даже заказала витраж с розой — всё это было осколками мечты, другой жизни, собранными ею из детских воспоминаний.

Пока мать гадала, маленькая Дамиана нередко вставала перед зеркалом и училась подавать руку, держать веер или делать реверансы, как настоящая синьора. И сколько бы всё это продолжалось — неизвестно, но однажды один из таких богатых домов ограбили. Унесли немного: кухонную утварь да окорок, висевший на крюке у двери. Но кто-то видел проплывавшую мимо цверрскую лодку, и этого было достаточно. В гетто явились констебли и жандармы в красных мундирах, и разноцветные корказетты запылали одна за другой. Приказ дожа: выгнать из Аква Альбиции всех цверров до единого, чтобы не несли они грязь, воровство и мракобесие.

И может поэтому, а может потому, что такие гонения на цверров случались в столице регулярно, мать и отвезла её на своей корказетте в большой дом с белыми колоннами и оставила там жить. Обучаться. Так она сказала.

Потом Миа узнала, что дом этот — пансион для бедных одарённых девочек, созданный милостью герцогини Умберты Ногарола, семья которой была одной из самых богатых во всей Альбиции. И что попасть сюда было не так-то и просто, и что ей очень повезло.

Портрет герцогини в полтора человеческих роста украшал большой холл пансиона, и стоило в него войти, как суровое изображение статной синьоры уже не сводило с Дамианы глаз. Чёрное платье, наглухо застёгнутое до подбородка, седая прядь на виске, в руке часы, а внизу надпись: «Время скоротечно».

Портрет был до жути пугающим, и Дамиана старалась не смотреть грозной синьоре в глаза. Но в этом большом здании всё было пропитано мрачным духом этой женщины. Каждый урок, каждый обед начинался в пансионе со слов «Милостью Божию и синьоры Умберты Ногарола…».

В пансионе Дамиану учили читать, писать и считать, и даже танцам и музыке, там же её пороли розгами за непослушание, и там же она регулярно лишалась ужина в наказание за проступки. Читать, писать и считать она научилась быстро, а вот скрипки, клавесин и фигурные танцы ненавидела искренне всей душой. Играла она так, что маэстро зажимал уши ладонями и кричал, стуча по пюпитру нотным журналом, что если граблями по струнам будет водить медведь, и то мелодичнее получится. С вышивкой и шитьём у неё тоже не заладилось, как и с покорностью.

Бубнить часами божественные славословия она так и не выучилась. Глядя на грустную мадонну во время молитв, всё время рассматривала трещины в краске на полотне или потолочных фресках, вместо того чтобы очищаться от греховных мыслей. А как-то в библиотеке утащила книгу сестры Агнессы, где среди описаний жития святых были нарисованы изображения старцев и невинных дев, и вырезала из неё гадальные карты. Святых и невинных дев было много, и все они походили на изображения с цверрских гадальных карт, поэтому их с лихвой хватило на всё. Погадать она, правда, успела только один раз, своей подруге Джульет.

Кто-то донёс — и сестру Агнессу хватил удар, а Дамиану отправили в подвал. Наверное, её бы и выгнали из пансиона, но мать всегда вносила плату исправно, и святые сёстры, продержав её в подвале неделю, сделали вид, что простили ей этот проступок. Правда, чтобы выбить бесовский дух, стали лупить её, кажется, чаще других детей. И лупили при этом за всё. За то, что сидела на подоконнике, поджав под себя одну ногу, что девочкам не полагается, за то, что бегала без платка, выставив напоказ бесовские волосы. За яблочные огрызки, которые бросала из окна в канал, пытаясь попасть в бриколу. Поводом могло послужить что угодно. И все наказания были во благо её души, потому что душу очищают страдания тела.

Но для той, кто выросла в гетто, розги были не самым страшным наказанием для тела. Тело у неё было крепкое. А в богов, что были изображены на стенах капеллы, она не особо верила. Как и в грехи. Это были боги и грехи патрициев. Цверры же верят в то, что Аква Альбиция стоит на спине морского ежа, а сваи, что держат её дома, это иглы на его спине. И что семеро богов спят на дне лагуны, и лишь Светлейшая каждое утро встаёт из моря вместе с солнцем, чтобы услышать цверрские молитвы и донести их богам. И только Светлейшей и молятся цверры.

Мадонна, изображённая на стенах капеллы пансиона, всегда смотрела грустно-усталым взглядом и никак не походила на образ задорной и весёлой цверрской богини, что танцует с бубном на водной глади. А когда Миа сказала сестре Агнессе, что художник мог бы изобразить Мадонну и покрасивее, например, как ту женщину, что сидит у её ног, ей всерьёз досталось розгами, потому что женщина у ног Мадонны оказалась раскаявшейся блудницей.

Из пансиона Миа сбегала бессчётное количество раз, отправляясь в кочующее по лагуне гетто. Но пока была жива мать, она находила её среди разноцветных лодочных шатров и возвращала обратно. И каждый раз, оказавшись на пороге пансиона, Миа кричала дурным голосом, топала ногами и швыряла камни в канал, умоляя не оставлять её здесь. И в такие моменты ей казалось, что ещё чуть-чуть и от её ярости развалится ненавистное белое здание с колоннами и полосой зеленого мха у фундамента. Треснет чёрный портрет синьоры Ногарола и погрузится в зелёную воду лагуны, где ей самое место.

Так у неё дар впервые и проснулся. От злости. И так и закрепился на этой злости. Стоило ей разозлиться, как сами собой начинали приходить видения…