лет назад, до сих пор работают, не позволяя функционировать в моём убежище ни телефону, который истошно сигнализирует о потере связи, ни радио, ни интернету…

Я один. Наедине с собой и своими мыслями. И только один живой человек знает, где я могу настолько пропасть от мира, но вряд ли он решит приехать сюда просто так.

Первым делом я решил сделать то, о чем мечтал последние несколько недель, едва-едва выдерживая навалившуюся со всего города тоску. Спокойно завалился спать, не испытывая никаких отрицательных эмоций…

Громкая трель дверного замка прервала столь великолепный сон.

— Три часа ночи, до будильника ещё полтора часа, — недовольно протянул я, поднимаясь с кровати и обматывая своё тело огромным пледом.

— Что… минуту, — сказал я, открыв дверь. Вроде и безумно опытный, а прокалываюсь на мелочах. Совершенно забыл опять укутать разум в непроницаемый кокон, полностью «прочитав» стоящую передо мной женщину.

— Опять? — сочувственно спросила она, заходя внутрь и закрывая за собой дверь.

— Ты стала класть больше сахара в кофе. Смотри аккуратнее, может сказаться на фигуре, — озвучил я её мысль, которая посещала её за несколько часов до прибытия ко мне.

— Опять, получается, исповедалась, — хихикнула она.

— Великолепная шутка для трехсотлетней ведьмы, — покачал я головой, скидывая плед назад на кровать. Надо одеваться и ехать, эти гады решили сыграть по-своему и вызвали меня раньше, чем я планировал.

— Спешить некуда, можно задержаться, — улыбнулась она, явно понимая, что ещё я мог увидеть в её разуме.

— Не сегодня, надо быть в форме, а бешеный заряд эйфории может сбить меня с верного следа, — с некоторым сожалением отказался я.

Насколько же удивительными бывают другие существа. Сидящая передо мной в кресле молодая девушка, которая вторую сотню лет является секретарем в нашем филиале, ничуть не изменилась за все эти годы. Настолько же молода душой, игрива, весела… Интересно, как это у неё получается?

Жаль, что не получится дожить до моего возраста, чтобы узнать этот секрет. Самый крайний предел для ведьм — семь сотен лет.

— Хорошо, тогда я буду следить за тобой и обязательно окажусь тут в следующий раз, — пообещала она.

— Поехали, — молча согласился я, понимая, что выбора у меня нет. Да и ложью будет сказать, что я сам против подобной траты времени.

Первые несколько минут после выхода наружу самые тяжелые. На меня вновь наваливаются все эмоции и мысли, доносящиеся отовсюду.

— Совсем тяжело? — сочувственно произнесла девушка, положив мне руку на плечо. От неё веяло таким сочувствием, что оно легко перебило всё, что пыталось залезть мне в разум.

Женщины — занятные существа. Две сотни с небольшим хвостиком лет назад я приехал к ней, намереваясь прикончить за те проделки и шалости, что она устраивала другим людям. Но, в первый раз полностью её прочитав, у меня не поднялась рука совершить подобное кощунство. И, с тех пор, куда меня нелегкая не отправит, она всюду старалась быть со мной, вполне ясно понимая, что я не могу дать ей то, что она хочет.

— Уже проще, шуруй давай, — легонько подтолкнул её в сторону её транспортного средства, заползая в свою машину.

Проклятое дело, сейчас бы отдыхал от всего, наслаждаясь приятными эмоциями от посетителей курортов на вечно теплых островах. Вместо этого приходится издеваться над самим собой из-за непонятно откуда взявшегося чувства долга…

Невысокая и старая церковь, к которой я в одиночку подъехал, не была моим самым любимым местом. Но, к своему несчастью, на данный момент я единственный, кто способен присутствовать на встрече подобного уровня, обеспечивая безопасность для двух сторон.

— И что на этот раз? — спросил я у бессменного телохранителя пастыря Алексея, который стоял около небольшой парковки.

— Вот это, — ответил он, выпятив наружу несколько разговоров в своей памяти, отлично понимая, что говорить мне что-то вслух не надо.

— Занятно… — протянул я, быстрым и решительным шагом направляясь в здание.

Пусть я и вампир, но я могу зайти в ваш дом без приглашения. Меня не ударит молния, если я ступлю на освященную землю, не начну плавиться, если облить святой водой. Все эти киношные выдумки только забавляют тех, кто в теме.

Мне не повезло, от второй стороны на встречу пришёл пастырь Вениамин, которого я терпеть не мог.

Сомневаюсь, что открою кому-то тайну, если скажу о том, что в современной церкви всё разделено на два лагеря. Те, кто гонится за прибылью постоянно выигрывают у тех, для кого религия — на первом месте. И, к несчастью для меня, те, кто выбиваются на верха в первом отряде, зачастую имеют настолько черную энергетику и ауру, что, поневоле, хочется начать верить в Ад и чертей, которые будут мучать их до скончания веков.

— Давно не виделись, — ухмыльнулся Вениамин, посматривая в мою сторону.

Зубоскаль сколько хочешь. Все твои амулеты и молитвы, которыми ты заранее запасся, надеясь, что они прикроют твои похабные и противные мыслишки, ничуть не помогают, так что я знаю всё и вся.

— Доброе утро, — а вот это уже Алексей.

Забавно, как это могло бы выглядеть для постороннего наблюдателя, способного видеть ауры.

Абсолютно черная клякса стоит напротив белого столба света, между ними — широкое поле серости, которое не позволяет двум противоположностям начать друг с другом сражаться.

Мне абсолютно не интересно вслушиваться в тот разговор между ними, ради которого я тут и оказался. Очередные претензии друг к другу на фоне абсолютно противоположных мнений.

Куда занятнее вместо этого незаметно залезть в голову к тому же Вениамину или к его телохранителям, чтобы выяснить, не проморгал ли я что-то? Вдруг следует нанести срочный визит, связанный с наказанием и воздаянием по заслугам?

Да, стоит, наверное, вспомнить подробнее про нашу организацию и в очередной раз понять, как мы до такого докатились, пока эти двое ещё не в такой кондиции, чтобы бить друг другу морды ладаном.

Раньше… Намного, скажем так, раньше, мы все жили так, как придётся. Собачились друг с другом, не ставили чужие жизни ни в грош, убивали тех, кого нам хотелось по поводу или без. Времена такие были, что поделать?

Все изменилось в конце одиннадцатого века. Мы были безумно заняты грызней друг с другом и совершенно проморгали тот момент, когда католическая церковь умудрилась настолько усилить свои позиции, что с легкостью принялась косить всех, кто хоть как-то отличался от людей, направо и налево.

Сразу это было замаскировано под крестовые походы, потом незаметные и тихие налеты среди ночи. До тех пор, пока в начале тринадцатого века уверовавшие в свои силы католики во всеуслышание не объявили о создании Инквизиции.

Несколько веков мы с переменным успехом резали друг друга, пока не осознали, насколько нас осталось мало. И существ, которые отличаются от людей, и тех просвещенных, которые про нас в курсе.

Не буду скрывать, я был одним из первых инициаторов мирного договора, устав вырезать до седьмого колена всех родственников инквизиторов, которые пытались охотиться на мою тушку.

Добрый десяток лет мы спорили, иногда прерываясь на яростные сражения, в которых, как ни странно, сдерживали сами себя, чтобы окончательно не поставить крест на существовании друг друга.

Итогом стал договор… Нет, неправильно. Итогом стал Договор, который сейчас обязаны исполнять все.

— Я тебе мозги выжгу, если ты сделаешь ещё хоть один шаг вперёд, — честно предупредил я разъяренного Вениамина, который вплотную добрался до разграничительной черты между собой и Алексеем. — И пусть ваш Бог покарает меня, если я буду испытывать хоть какое-то сочувствие и сожаление.

Тот взгляд Вениамина, которым он меня наградил, с легкостью мог прожечь дыру в толстом слое металла. И это я не шучу, этот идиот реально попытался меня поджарить.

— Неужели так сложно понять, что я всегда сдерживаю свои обещания, букашка? Или тебя не учили моему прозвищу в «Темные века»? — Вениамин и моргнуть не успел, как я оказался за его спиной, положив свои руки на плечи нестарого его мужчины.

Попытавшиеся было рвануть ко мне его телохранители разом лишились чувств, тяжело опустившись на землю, а виски жгучего брюнета, вздумавшего шутить со мной, побелели, наполнившись сединой.

— Он ошибся, прости его, Андрей. У нас спокойная беседа, — заверил меня Алексей.

— Я предупредил, — с явным сожалением в голосе,