Я запыхтела от негодования и попыталась сосредоточиться на музыке. Но темнота перед глазами так и осталась непроницаемой.

Сказать по правде, запахам в своей жизни я отводила незначительную роль. Могла определить, что лежит передо мной на тарелке и заметить запах тления ещё до внешних проявлений порчи. Маму я узнала бы всюду: она пахла перезревшим виноградом и немного кислой капустой. Свой природный запах она прятала под флёром ландыша и бергамота, но к вечеру её естественное амбре всегда брало верх.

Мужчина по правую руку от меня пах совершенно по-другому.

Оглушающий, наглый, мускусный аромат. Немного древесной коры и сосновой хвои. Букет лесных трав. Свежесть ледяного прозрачного ключа. Человек, пахнувший так, не мог быть мягкотелым и суетным, каким показался мне вначале. От него исходила спокойная, жёсткая, не терпящая компромиссов мужественность.

За этой плотной вуалью ароматов я почувствовала запах его кожи: такой же свежий, но приятно сладкий. Без всякой робости он вторгался в мой мир и разрушал его волшебство. Я злилась на него, но больше на себя за то, что не могла сосредоточиться. Концерт прошёл для меня впустую. Мужчина незаметно ушёл, унося с собой всю коллекцию запахов, что без малого два часа не давали мне покоя.

На следующий музыкальный вечер я возлагала большие надежды: на гастроли приехал знаменитый итальянский скрипач. Я неловко пробралась по последнему ряду, запинаясь о свою же трость, и неожиданно наткнулась на чьи-то колени. В нос ударили мускус и хвоя.

– Добрый вечер, – сказал мой сосед, пропуская меня. – Знаете, я начинаю привыкать к этому месту. Оно не так уж отвратительно, как мне казалось.

Я ощутила, как воздух колыхнулся от его улыбки. Он, несомненно, заметил мои трость и очки; почему-то это показалось мне важным.

В этот раз скрипач-виртуоз всё-таки увлёк меня в музыкальную вселенную, но тот вечер навсегда был отмечен ароматом моего уже дважды соседа по ряду.

Нам предстояло сидеть бок о бок ещё много вечеров подряд. Он слушал игру молча, и его присутствие выдавали лишь вежливое: «Добрый вечер» и, конечно, его бьющее в ноздри амбре. В конце концов, я поймала себя на мысли, что жду вечеров уже не ради музыки, а ради того, чтобы узнать: придёт ли незнакомец на этот раз и сядет ли снова рядом, и сама же этой мысли испугалась. Забыла тебе сказать: я с детства страдаю неуёмным любопытством. Едва добравшись до середины книги, обязательно заглядываю в конец, чтобы наперёд знать, что мои страхи за героя напрасны. А ещё я по любому поводу задаю себе вопросы и всегда ищу на них ответы. Этим мы с тобой похожи.

Вот и тогда я спрашивала себя: зачем я жду наших безмолвных встреч?

Мужчины, к слову, не было на привычном месте лишь дважды. Два вечера подряд я в волнении кусала ногти и проводила ладонью по пустующему креслу.

Затем он снова объявился. Его «добрый вечер» меня не удовлетворил. Язык чесался спросить его о причине долгого отсутствия, но кто я ему, чтобы требовать ответа – жена? А, может, он и вправду женат? Почему тогда приходит сюда в одиночестве?

Отгремели аплодисменты – люди потянулись к выходу. Я терпеливо ждала, когда сосед поднимется с кресла. Вместо этого он шепнул: «Жду вас на крыльце». От его дыхания мне стало жарко.

Прокладывая путь тростью, я вышла на крыльцо и задалась другим вопросом: зачем я иду к этому человеку? И сама же ответила: из любопытства.

Я нашла его по запаху.

– Позвольте вас проводить, – попросил он и спрятал мою ладонь в своей.

Кольца на пальце не было.

С минуту я колебалась, раздумывая, могу ли довериться незнакомцу и даже открыть, где я живу. Но он так крепко держал мою руку, будто не собирался отпускать, что сомнений не осталось. Он станет мне либо стеной, либо убийцей.

Я пошла за ним, ведомая его сильной рукой.

– Вы – та самая, – сказал он по пути.

Я вскинула брови.

– Та самая девушка со скрипкой. Я слышал вашу игру. С тех пор прошло пять лет. Вы не изменились, чего не скажешь обо мне.

Помолчав, он добавил:

– Ваша музыка помогла мне.

– В самом деле? – спросила я, смутившись.

На щёки упали первые холодные капли. С громким хлопком он раскрыл надо мной зонт.

– Я был художником без имени, и моя страсть к живописи угасала по мере того, как я скатывался в нищету. А потом я услышал вас. Мне пришла в голову мысль: если она смогла совершить невозможное, так чего же я жду? Почему не могу сделать то, что вполне в моих силах? Вы стали мне музой.

– Мне ещё не приходилось выступать в этой роли, – ответила я.

Я готова была слушать его бесконечно. Нет, не его похвалу – она вгоняла меня в краску, – а голос – сильный, но мягкий баритон.

Чуть позже я узнала, что он почти вдвое старше меня, а его картины спустя годы усердной работы и часто безответного стука в двери агентств, возможных заказчиков и выставочных центров наконец принесли ему славу и деньги. Мы шли к вершине в одно время, но его взгляд был обращен к музе, а мой – к недостижимой мечте стать не тем, кем я себя считала – беспомощным и безнадёжным инвалидом.

Он проводил меня до двери и сказал напоследок:

– Я куплю вам новые очки. Эти вам не идут.

И он купил.

Ты, конечно, уже догадался, кем был тот мужчина.

Наш путь к счастью был неспешен, мой спутник вообще никогда не спешил, поэтому я могла шагать с ним нога в ногу. Я в страхе ждала, когда моя сказка закончится, и он признается лишь в жалости ко мне, но не любви. Прочитай когда-нибудь Цвейга; я напоминала себе его парализованную Эдит в её любви к бравому лейтенанту. Но в моей истории был иной сюжет.

Он никогда не подчеркивал моё особое положение, будто не видел мою слепоту. Для него я была нормальным человеком, и, в конце концов, поверила, что так оно и было.

Одним вечером мы по привычке сидели в последнем ряду, и тут на моём пальце очутился тонкий ободок кольца. Ничего не предвещало такого решительного шага, мы даже за руки держались редко. Я перестала дышать, повернулась к нему и поцеловала, первый раз в жизни.

Он помог перевезти мои вещи из маминого дома.

Возможно, ты не захочешь слушать то, что я скажу дальше. Но когда