— Всё за счёт города, — подтвердил кавалер. — Во всех тратах я подпишусь.

— Конечно, конечно, — снова кивал бургомистр.

— Господин, — вдруг заговорил спутник бургомистра, — дозвольте сказать.

Бургомистр и кавалер уставились на него в ожидании.

— Дозвольте сообщить, что палачей у нас сейчас нет. Один уехал сына женить в деревню, а второй лежит хворый уже месяц как.

— И что же делать? — сурово спросил Волков.

Бургомистр и его человек тихо посоветовались, и бургомистр сказал:

— Жалование нашим палачам сейчас не платится, мы на это жалование попытаемся взять палачей из соседних городов.

К этому времени Максимилиан уже закончил чтение, и собравшиеся вокруг люди прислушивались к разговору городского головы и какого-то важного военного про палача.

— Господин, — заговорил Сыч, — коли будет жалование, то и искать никого не нужно, я сам поработаю за палача.

— А ты справишься? — спросил Волков.

Сыч только хмыкнул в ответ:

— Да уж не волнуйтесь, справлюсь с Божьей помощью. Хоть дело и не простое.

— Вот и хорошо, — обрадовался бургомистр. — И искать никого не нужно. А утром всё будет готово. И дрова, и жаровни, и печи завезём.

— Вот и славно, — произнёс Волков. — Только не забудьте, господин Гюнтериг, отцы-комиссары тепло любят, привезите дров побольше. Пусть будет воз.

Бургомистр и его спутник вздыхали, но кланялись низко. Кто ж захочет перечить Святому Трибуналу.

Отец Иона совсем не походил на главу комиссии Святой Инквизиции. Прелат-комиссар, разве такой должен быть? Тучен он был чрезмерно и на лик добр, и мягок в обхождении. А тучен он был настолько, что, даже когда садился в телегу, просил себе скамеечку, сначала лез на скамеечку и уж потом падал или плюхался в телегу, а там долго ворочался, не мог совладать с тучностью своей и усесться, как подобает святому отцу. И вылезал из телеги он тяжко, причём другие отцы тянули его за руки, при этом усилия прилагали видимые. На радость солдатам, которые на то прибегали смотреть.

— Два беса страшны мне, — жаловался отец Иона смиренно, — за них и спросит с меня Господь, и нечего мне будет ему ответить, потому как нет молитв у меня против этих двух злых бесов. Одного из них зовут Чревоугодие, а второго Гортанобесие.

Съесть отец Иона мог как трое крепких людей. И оттого звучно и подолгу урчало чрево его, и иногда не сдержавшись, неподобающе сану своему, громко пускал он злого духа. Так что все слышали вокруг. От того и нахальники-солдаты за глаза прозвали его Отцом-бомбардой. Насмешники, подлецы.

Отец Иона страдал животом каждое утро, и подолгу сидел в нужнике. Но все ждали его безропотно, ибо этот тучный монах был прелат-комиссаром Святого Трибунала по всей земле Ланн и по земле Фринланад, а так же и в выездных комиссиях во всех епископствах по соседству, которые своего Трибунала не имели. И имел он от всех большое уважение, так как за долгие годы служения своего отправил на костёр сто двадцать шесть ведьм, колдунов и еретиков, не раскаявшихся. А тех, кто покаялся и принял епитимью тяжкую и не очень, и не сосчитать было.

В то морозное утро Волков и люди его как обычно долго ждали, пока отец Иона облегчит себя от обузы чрева своего и сядет в телегу. И поехали они тогда к городскому складу, хранилищу, который купцы арендовали под ценный товар. Там и стены, и двери были крепки, и вода туда не попадал, и крыс не было, а на небольших окнах под потолком имелись железа от воров. С утра люди из магистрата растопили очаг, ставили там жаровни с углями, печи и когда приехали святые отцы, то в помещении было уже не холодно.

— Лавки хорошие, — говорил отец Иона, оглядываюсь.

— Хорошие, хорошие, — вторили ему отцы Иоганн и Николас.

— И столы неплохие, — продолжал осмотр отец Иона.

— Да-да, неплохие, ровные, струганые, писарям будет удобно, — соглашались монахи.

— И свечей хватает, и тепло, вроде, всё хорошо, — резюмировал толстый монах. — Давайте, братья, рассаживаться.

Все монахи-комиссары уселись за стол большой, монахи-писари садились за столы меньшие.

— Братья мои, наверное, все поддержат меня, если я скажу, что бургомистр Гюнтериг честный человек, и он старался для Святого Трибунала.

— Да, мы видим его старания, — говорили монахи. — Честный человек, честный.

Бургомистр Гюнтериг кланялся чуть не до каменного пола.

— Ну что ж. Если до первого колокола заутрени, никто с раскаянием не придёт, — продолжал брат Иона, — инквизицию можно будет начинать.

— Так был уже колокол, — напомнил брат Иоганн. — Ещё как мы сюда приехали, уже колокол был.

— Братья, так кто у нас в этом городе? — вопрошал прелат-комиссар.

Один из писарей вскочил и принёс ему бумагу.

— Так, — начал он, изучая её. — Гертруда Вайс. Вдова. Хозяйка сыроварни. Есть у вас такая, господин бургамистр?

— Вдова Вайс? — искренне удивился бургомистр. — Неужто она ведьма?

— А для того мы и приехали, чтобы узнать, на то мы и инквизиция. В бумаге писано, что вдова эта губит у людей скот, наговаривает болезни детям и привораживает чужих мужей.

Бургомистр, может, и хотел что-то возразить, да не стал. Удивлялся только, глаза в сторону отводил.

— Господин кавалер, — продолжил отец Иона, — коли не пришла она сама с покаянием, так ступайте вы за вдовой Вайс. Приведите её сюда.

Волков только поклонился и пошёл на выход.

Женщина стала белой, стояла она во дворе своего большого дома, с батраком говорила и замерла, замолчала на полуслове, когда увидела кавалера и солдат, что входили во двор. Во дворе пахло молодым сыром, было прибрано. И батрак был опрятен. Сама же женщина была немолода, было ей лет тридцать пять или около того, чиста одеждой, не костлява и очень миловидна. Чепец белоснежный, фартук свежий, доброе платье чистое, несмотря на холод, руки по локоть голые, красивые.

Глаза серые, большие, испуганы.

— Ты ли Гертруда Вайс? — спросил кавалер, оглядываясь вокруг.

— О, Дева Мария, матерь Божья, — залепетала женщина, — добрый господин, зачем вы спрашиваете?

— Отвечай, — Волков был холоден. — Ты ли Гертруда Вайс?

— Да, добрый господин, это я, — медленно произнесла женщина. — Но что же вам нужно от меня?

— Именем Святого Трибунала, я тебя арестовываю, — кавалер дал знак солдатам. — Возьмите её. Только ласково.

Двое солдат с сержантом подошли, вязли её под руки, повели к выходу со двора, а женщина лепетала, всё пыталась сказать кавалеру:

— Да отчего же мне идти с вами? Добрый господин, у меня сыры, куда же я. У меня сыновья, — она не рыдала, говорила спокойно вроде, только по лицу её текли слезы, и была она удивлена. — Коровы у меня.