Я сделала глубокий вдох, заправила за ухо несуществующую прядь, распаковала курочку. Во всей своей откровенной наготе она имела грустный и до смешного нелепый вид – без головы, без перьев. Несколько секунд во мне шла внутренняя борьба, но потом, набравшись храбрости, я положила руку на мертвую кожу и не почувствовала ничего, только холодок, трупный холодок. Жизнь, когда-то теплившаяся в этой маленькой нескладной тушке, давно улетучилась, куда – бог его знает. И я вдруг подумала: как странно, я стою здесь и собираюсь приготовить блюдо из того, что еще недавно бегало и клевало зернышки. Я поскорее отогнала эти мысли. Это мысли Филиппа, не мои, после стольких лет в моей голове все еще сидели мысли Филиппа. Хватит уже, покончим с этим.

Я взяла курочку двумя руками, промыла ее под водой, слегка промочила бумажным полотенцем. Мельком посмотрела в рецепт, который раскопала в какой-то старой поваренной книге, удостоверилась, что ничего не напутала.

Потом оторвала листочки тимьяна, добавила их вместе с солью и оливковым маслом в ступу и стала растирать. Когда я закончила, кухня наполнилась терпким запахом трав, я обмакнула руки в заправку и принялась натирать курицу. Мне казались противоестественными все эти архаичные, оккультные действия, травы, масла и мертвые звери. Ведьмино ремесло. Я наблюдала за собой, за всеми своими движениями, словно в кино.

Тщательно натерев курочку со всех сторон, нарезала лимон, выдавила дольку чеснока, оборвала листочки со стеблей петрушки. Осталось только начинить всем этим тушку. Прежде, много лет назад, когда запеченная в духовке курица занимала первую строчку в списке моих любимых блюд, я проделывала все это машинально. Теперь же мной овладевали сомнения. Но я взяла себя в руки. Стала начинять курочку лимоном, травами и чесноком, пока не забила под завязку. Внутренности у нее холодные, холодные и мертвые, то что от курочки осталось, набили цитрусовыми, но это ее ничуть не смущало. Мертвое, значит, мертвое. Мертвое не чувствует боли. Мертвое не страдает. Мертвое неуязвимо.

Я так часто задавала себе один вопрос: умер ли Филипп. Но по-настоящему представить себе этого не могла. Иногда, особенно в такие ночи, когда царил необычно густой мрак, мне почти хотелось, чтобы он умер. То есть хотелось знать об этом наверняка. Не только смутно догадываться. Проехали.

Я поставила противень в горячую духовку, принялась за картошку и тут вдруг вспомнила, как оно называется.

Как называется то совершенно необычное, наполнявшее меня чувство.

Грядут перемены.

Лето вернулось. В небе резвились на ветру черные стрижи. Палисадник у Мириам отдаленно напоминал мне сад любимой бабушки – великое и беспорядочное разноцветие из тюльпанов и георгин, роз, магнолий, форзиций. На крошечном газоне валялся синий детский велосипед. Я с облегчением отметила: машины Мартина перед домом нет. Значит, я успела и застану подругу одну. Я нажала кнопку звонка. Под ней висела глиняная табличка с изображением ежика и с неуклюжими, выведенными рукой первоклассника буквами: мама, папа, Юстус и Эмили. Я еще не успела убрать со звонка руку, а в дверях уже показалась Мириам.

– Боже правый, – вырвалось у нее. – Ну и видок у тебя!

Я не стала возражать, я предвидела такую реакцию: удивление, возможно, даже шок. Прическа говорит о многом.

Но Мириам справилась с собой и сказала:

– Прости. Я имела в виду другое. Ты выглядишь…

Она помедлила.

– Ты выглядишь потрясающе. Совсем по-другому. Вроде бы старше, и в то же время моложе. Даже не знаю, как сказать, но мне нравится.

Я благосклонно улыбнулась.

– Спасибо.

– Заходи для начала, – пригласила Мириам. – Мальчики наверху.

Я переступила порог красивого и чуточку хаотичного дома, который так безгранично любила. Здесь всегда спотыкаешься об игрушки, здесь непременно стоит где-нибудь на полу ваза с пестрыми цветами из собственного сада. Навстречу мне тянулся легкий запах приготовляемой пищи, с верхнего этажа долетали громыхающие звуки, типичные для мальчишеских игр, участники которых того и гляди взорвутся от переизбытка энергии.

– Эй, ребята, утихомирьтесь! – крикнула Мириам, но ответа не последовало.

Она закатила глаза, и это вызвало у меня невольную улыбку. Я любила приходить сюда. Это был совершенно нормальный дом. Совершенно нормальная семья. Эмили, шестимесячная сестра Юстуса, наверное, уже мирно спала в своей кроватке, не проявляя никакого интереса к проказам восьмилетнего братца и его закадычного приятеля.

– Это Зара? – вдруг услышала я голос Мартина, а уже через секунду из-за угла появился и он сам, с дрелью в руках.

Я разочарованно вздохнула. Но может, оно и к лучшему.

– Вот это да! – воскликнул Мартин, увидев меня. – Короткие волосы, вот это круто!

Я засмеялась.

– Ишь ты, – откликнулась Мириам с притворной обидой, – когда я хочу подстричь только самые кончики, ты идешь на меня войной, а у Зары, значит, это круто?

Мартин добродушно рассмеялся. И тут же спохватился, вспомнив про дрель, которую все еще держал в руках.

– Вот, я достал ее, как и обещал.

Он потряс дрелью в воздухе, а потом положил возле двери, чтобы я ее не забыла.

– Отлично, спасибо, – поблагодарила я.

Если в моем доме назревали какие-нибудь ремесленные работы, Мартин всегда вызывался помочь, но я предпочитала все делать сама. Мне нравилось забивать гвозди в стены, сверлить дырки, я любила дюбеля и шурупы. Любила всякие инструменты. Любила, когда совершается некое действие и получается ясный, заранее предсказуемый результат. Так создается порядок. Так устанавливается контроль над вещами. Я любила порядок. Любила контроль.

– И какие у нас новости? – спросил Мартин, все еще улыбаясь.

– Что ты имеешь в виду?

– Разве не говорят, что если женщина остригла волосы, значит, тут замешан мужчина? «Новая любовь – это как новая жизнь», или вроде того?

– Мартин! – возмутилась Мириам.

Она знала: с тех пор как Филипп пропал, у меня никого не было. И она считала своим долгом за меня заступаться.

– Да все в порядке, – сказала я. – Мартин известный сплетник, любопытства ему не занимать.

Мартин, довольный моей реакцией, удовлетворенно хмыкнул.

– Тренируешься? – спросил он.

– А как же!

На пару с Мартином я когда-то готовилась к своему первому марафону. Но потом из-за проблем с коленями он покончил с бегом, и с тех самых пор я переключилась на триатлон.

– Ты просто молоток, – заключил он.

– Да ладно тебе.

Я мельком взглянула на Мириам, иногда меня серьезно беспокоило, не действует ли ей на нервы чрезмерное внимание со стороны Мартина, но ничего такого. Мириам вроде бы даже рада. Наверное, все еще жалела меня, хотя прошло уже столько лет. Скорее, подруга сама попросила мужа обращаться со мной поласковее и немного пособлять по хозяйству.