Однако она совершенно не умела считать их. Когда у нее был ангажемент, она всегда платила за угощение, приглашала знакомых посидеть в кафе, звала девушек, с которыми делила гримерку, вместе поужинать или позавтракать. Деньги утекали у нее сквозь пальцы, она тратила их на других, надеясь таким образом подружиться с людьми. Ей очень хотелось, чтобы рядом был кто-то, кому можно рассказать о своих радостях.

Забавно, как мало остается друзей, когда человек оказывается в трудном положении. Где люди, которые веселились за ее счет все те годы, пока у нее были роли, пока ей не составляло труда добиться встречи с режиссером, пока агенты были счастливы заполучить ее в клиентки? Друзья исчезли – растворились точно так же, как ее надежды.

И вот она одна. А ведь именно одиночества она всегда страшилась. Еще с тех пор, как ее бросил Гарри. И ее страх усиливался с каждым годом по мере того, как ангажементов становилось все меньше и меньше, а периоды бездействия становились все длиннее и длиннее.

Меблированные комнаты! Да она может написать о них книгу, мысленно усмехнулась Кристина. Запах тушеной капусты на лестнице, неосвещенные лестничные площадки, где можно передвигаться только на ощупь, всегда липкие поручни перил, газовые колонки, от которых воняет и которые почти никогда не работают, жесткие, комковатые матрасы, тонкие одеяла. Атмосфера полнейшего безразличия и неприязни – она не меняется, сколько бы времени человек ни прожил там. Фотографии, цветы, даже испанская шаль, которой она как-то решила застилать свою кровать, – ничто не может преобразить их. И все время кажется, что в них витает враждебный дух. Да, за все годы она так и не смогла прижиться в меблированных комнатах.

Кристина сделала большой глоток кофе и почувствовала, как тепло разливается по телу, успокаивая и придавая сил. Ей показалось, что проблемы немного отошли в сторону. «Наверное, это потому, что я приняла решение, – подумала она. – Я пойду на биржу труда, и мне подыщут какую-нибудь работу. В неудачах, в том, что я дошла до такого состояния, виновата моя нерешительность». Ей вдруг захотелось посмеяться над своими страхами.

Итак, карьера актрисы закончена. «Наверное, стоит вернуться к своему настоящему имени», – сказала она себе. Кристина Диллон. Прошло так много лет с тех пор, как она представлялась этим именем, что сейчас создается впечатление, будто она говорит о чужом человеке. Именно Гарри, естественно, предложил ей взять псевдоним Кристл.

«Нужно придумать для тебя что-нибудь очень романтичное, по-настоящему красивое», – сказал он тогда.

«Я не буду менять имя, данное мне при крещении, – возразила она. – Я Кристина, Кристиной и останусь».

Тогда это казалось очень важным.

Кристина хорошо помнила, как смотрела на Гарри с любовью и восхищением. И что было странного в том, что прохожие оборачивались на них, когда они вместе шли по улице? Иногда на гастролях они производили самую настоящую сенсацию. Ничего удивительного. Она была красива, а Гарри очень привлекателен. Нет, по меркам времен короля Эдуарда его нельзя было назвать красивым. Он не был белокурым, пышущим здоровьем английским джентльменом, то есть не принадлежал к тому типу, ярким образцом которого являлся офицер Гвардейской бригады. Его внешность была скорее голливудской – высокий, темноволосый, с дерзким взглядом, – той самой, от которой в тридцатые у юных барышень начинало учащенно биться сердце. Ни одна женщина не могла устоять против его манящего, беззаботного взгляда, а газетные репортеры называли его улыбку «бесшабашной». Она трогала сердца женщин, и эти сердца начинали стучать быстрее.

Кристине достаточно было закрыть глаза, чтобы снова увидеть его таким, каким он был тогда: с сигарой и тросточкой с костяным набалдашником, в сшитом по фигуре костюме с гвоздикой в петлице, с зачесанными назад лоснящимися волосами и открытым лбом, который был чуть узковат.

Гарри Хантер! Кто из зрительниц с галерки не слышал о нем в те годы? Кто из девушек не завидовал Кристине? Когда в финальной сцене она стояла в свете прожектора и Гарри обнимал ее, а потом страстно, с видом собственника целовал, ей было точно известно: половина зрительниц в зале готова продать душу ради того, чтобы оказаться на ее месте. Сначала эти поцелуи были вполне настоящими. И восторг, который они дарили ей, не терял своей остроты, даже когда гасли огни рампы.

«Ах, Гарри, Гарри», – шептала она, когда падал занавес. Он продолжал сжимать ее в объятиях, и она испытывала нечто вроде экстаза. «Он мой, мой». Когда зал взрывался аплодисментами, они с неохотой отстранялись друг от друга и вместе с остальными актерами выходили на поклон.

Забавно: оглядываясь назад, она не может вспомнить других актеров, игравших с ней. Был только Гарри – только Гарри имел значение, только о Гарри она думала. И ведь она была счастлива, дико, до умопомрачения счастлива… она никогда не думала и не мечтала, что на ее долю выпадет такое счастье. «Вот это жизнь, – говорила она себе, – вот что значат чувства».

А что она, Кристина Диллон, выросшая в семье провинциального священника и приученная стесняться, если не стыдиться, своей яркой, бросающейся в глаза красоты, знала о чувствах или о жизни? Гарри был первым человеком, который назвал ее красивой; Гарри был первым мужчиной, который овладел ею. Именно Гарри заставлял ее жить, учил любить. И она никогда не пожалела об этом – ни тогда, когда он все это отобрал у нее, ни в те долгие недели отчаяния, когда она лежала ночами без сна в меблированных комнатах. Слишком ошеломленная, чтобы плакать, она просто страдала от боли – боли, которую ей причиняла настоятельная, раздирающая душу физическая потребность в Гарри.

И зачем она об этом сейчас вспоминает? Нет смысла снова возвращаться к этому. Иногда Кристина спрашивала себя, способны ли воспоминания еще причинить ей боль, или то, что она чувствует, – это лишь отголоски той давней муки – страданий ребенка, который не понимает, зачем его обидели, страданий юной девушки, которая отдала все и ничего не получила взамен. Теперь она зрелая женщина, теперь она способна понять и увидеть многое из того, что ускользало от ее внимания в те годы.

Кристина взяла меню. Она потратила один шиллинг и десять пенсов, но все еще голодна. Что ж, можно позволить себе еще один сэндвич. Вставая, она вдруг заметила, что мужчина за соседним столиком внимательно разглядывает ее. Машинально – ведь она хорошо знала публику определенного сорта – она расправила плечи и, грациозно ступая, пошла к прилавку, а когда вернулась к столику, то обнаружила, что незнакомец – невзрачный мужчина средних лет в роговых очках и с торчащим над воротником рубашки кадыком – все так же смотрит на нее.

Кристина села к нему спиной, но продолжала чувствовать его взгляд. «Наверное, только у таких я и могу теперь вызывать интерес», – устало подумала она и вспомнила цветы и записки, которые получала много лет назад. Сейчас она обрадовалась бы даже десятой доле окружавшего ее тогда внимания, но в то время оно для нее ничего не значило. Приглашения на ужин она выбрасывала нераспечатанными. «Сожалею, но мисс Кристина Кристл занята». Такой ответ давался на все вопросы у служебного входа в театр, на телефонные звонки и расспросы почитателей. «Мисс Кристина Кристл занята!» Занята, она действительно была занята Гарри, она проводила с ним все дни и ночи. Даже сейчас она часто вспоминает их совместные ужины – Гарри говорит, а она слушает. Все шло именно так, как она мечтала. И все это делало ее счастливой.